Гражданин Империи Иван Солоневич - стр. 96
204.
Так писал Иван Солоневич накануне второй годовщины «Красного Октября».
Вообще, годы Гражданской войны – наверное, самый сложный период для нашего биографического исследования. Воспоминания Солоневича об этом времени всегда носят отрывочный характер. Налицо, что называется, дефицит фактического материала. Можно было бы попытаться компенсировать его рассуждениями нашего героя, которые носят отвлеченно-теоретический характер. Но это спасает только отчасти. Судите сами:
«Я не думаю, что в эти годы я отличался выдающимися аналитическими способностями. – писал Солоневич. – Мое отношение к больному было типичным для подавляющей – и неорганизованной – массы населения страны. Я, как и это большинство, считал, что к власти пришла сволочь. В качестве репортера я знал – и неверно оценивал – и еще один факт: это была платная сволочь. По моей репортерской профессии я знал о тех громадных суммах, которые большевики тратили на разложение русского флота в первую мировую войну, знал, что эти суммы были получены от немцев. Теория военного предательства возникла поэтому более или менее автоматически. Социальный вопрос ни для меня, ни для большинства страны тогда никакой роли не играл. И для этого вопроса ни у кого из нас, большинства страны, не было никаких предпосылок»205.
Или еще:
«Я, более или менее средний молодой человек России, нес свою шкуру на алтарь гражданской войны вовсе не из-за банков, железных, дорог, акций или платного или бесплатного раздела земли. Не из-за этого несли свою шкуру и другие юноши России. Ни колхозов, ни концентрационных лагерей, ни голода, ни вообще всего того, что совершается в России сейчас, мне еще видно не было. Пророчества Герцена, Достоевского, Толстого, Розанова, Лермонтова, Волошина и других, которые я знал и тогда, совершенно не приходили в голову, скользили мимо внимания. Я, в отличие от большинства русской интеллигентной молодежи, действительно питал непреодолимое отвращение ко всякому социализму, но во-первых, против большевизма подняла свои штыки и та интеллигентная молодежь, которая еще вчера была социалистической, и та рабочая молодежь, которая еще и в годы гражданской войны считала себя социалистической»206.
Конкретики так мало, что любой факт приобретает повышенную ценность. Однако для того, чтобы собрать в какую-то логическую цепочку встречи и разговоры, события и впечатления нужен если не стержень, то хотя бы ниточка, на которую можно нанизать жемчуг известного. А уж что нанизывать – есть.
Вот Киев, 1918 год:
«…в германском Киеве мне как-то пришлось этак «по душам» разговаривать с Мануильским – нынешним генеральным секретарем Коминтерна, а тогда представителем красной Москвы в весьма неопределенного цвета Киеве. Я доказывал Мануильскому, что большевизм обречен – ибо сочувствие масс не на его стороне.