Гражданин Империи Иван Солоневич - стр. 89
193.
24 октября (6 ноября) 1917 года в «Новом Времени» вышел репортаж Солоневича под названием «Церковь и цирк». Заметим, что до октябрьского переворота остается один день!
И вот за день до наступления этой «новой эры» Солоневпч пишет:
«Старое еще не умерло. Как и века назад, Русь начинает собираться у церковных стен. У той же иконы Божией Матери, которая, по преданию, три века назад спасла русский народ в годину лихолетья. Которая сопровождала князя Пожарского, Петра Великого, которая напутствовала и благословляла Кутузова. Не под красными знаменами собирается русское чувство и не под звуки марсельезы, а под сенью хоругвей и под печальные мотивы вековых церковных песнопений. Так было, так будет. Вера народная не умерла»194.
Как оптимичтино это все звучит! Но – увы…
«Воскресная манифестация была неожиданна не только потому, что ее „пресекли“, а она все-таки состоялась, но и по тем массам, которые стеклись к Казанскому собору и по тому чувству, которым была охвачена эта почти стотысячная толпа»195.
Итак, накануне Красного Октября в Петрограде почти стотысячный крестный ход на праздник Казанской икон Божьей Матери. Кто-то слышал об этом? Есть этот факт в анналах истории? Продолжаем цитировать:
«В Казанском соборе еще идет церковная служба, а сквер и проспект уже переполнены народом. По соображениям «свободы слова» нельзя, конечно, передать всего того, что там говорили. Русское правительство нанесло жестокий удар русскому чувству. Оно, конечно, не посмело бы и заикнуться против какой угодно манифестации, если бы ее вызвали Бронштейны, Кацы и Нахамкесы. Но это была русская манифестация, а над русским чувством кто теперь не издевается.
– Идти к Керенскому… Ежели он Русский – он должен почувствовать, – говорит какой-то рабочий в под-девке и картузе, судя по виду трезвенник.
– Да, дожила, можно сказать, Россия. Русскому человеку и молиться нельзя…
Все совершилось само собой. Когда духовенство с хоругвями вышло к этой огромной толпе, то подъем религиозного чувства дошел до апогея. Снимали шапки, крестились, многие плакали. И уже, конечно, нельзя было ог-раничиться крестным ходом вокруг собора. Слишком много накипело за эти восемь месяцев и надо было хоть в чем-нибудь излить наболевшее сердце. Толпа свернула на Невский и пошла, как предполагали раньше, к Зимнему дворцу.
Необычный и неожиданный вид у Невского, так прочно проплеванного бошльшевистскими семечками. Рядом со мною идет солдат. На груди у него огромный красный бант. Он незаметно, потихоньку снимает его, прячет в карман и оглядывается, не заметил ли кто. Проезжают на грузовике матросы. Минутная заминка. Потом снимают шапки и проезжают как-то конфузливо, словно в чем-то извиняясь перед этими хоругвями и обнаженными головами.