Границы нашей нормальности - стр. 31
— плотная повязка на глазах, туго затянутая узлом на затылке, не позволяла рассмотреть ни обстановку, ни самих похитителей. Только голоса слышно. И голос гостьи вдруг зазвучал крайне недовольно.
— Альба, так не пойдёт. Надо ослабить ремни на животе — сосуды сильно передавлены, крови много будет.
— Да и ладно, кровь малыш любит, как и боль.
Кровь? Стылая волна снова окатила хребет. Неужели…
— А мне она будет мешать. И вообще неудобно!
Голос гостьи оставался спокойным, но ощутимо отдавал неумолимостью. Сука-Альба вот, к примеру, частенько просто истерично орала.
— Но, Долорис, так он тоже тебе может помешать, если дёрнется в ненужный момент! Как бы мой мальчик ни любил боль, сама же понимаешь — фактор неожиданности.
Сука! Малыш, мальчик. Любит боль. Это ведь она о нём. Сука-сука-сука! Какая же всё-таки сука, эта Альба грёбаная. И Долорис — точно ведь какие-то кодовые имена.
Спор проходил фоном, а поджилки буквально скручивало от страха. И бессилия. Как бы он хотел сказать всё, что думает о двух извращенках, переговаривающихся, словно его и нет рядом, словно он… мебель какая!
Но, во-первых, возможности говорить сегодня его лишили — с помощью большого резинового шарика-кляпа, от которого уже сводило судорогой челюсти. Так-то кляп — не слишком надёжно, при желании всё равно можно хоть что-то промычать более-менее понятное. Вот только он не будет: и предупреждение помнит, и научен, опять же. А во-вторых: не факт, что это возымело бы какой-то результат, кроме неблагоприятного для него же. Плюс грёбаное беспокойство за собеседницу Альбы. А в-третьих, задержки ему сейчас только на пользу: чем дольше эти извращенки спорят (ну не станет нормальная женщина так спокойно о крови говорить в присутствии связанного беспомощного мужика), тем позже примутся за него, что бы это ни значило.
Господи, кто бы мог подумать, что в жизни придётся когда-нибудь вот так бояться… женщин. Хорошо хоть это не тот страх, который прям паника-паника, а так, здравое опасение: слишком много возможностей у безумной бабы причинить его многострадальному телу боль.
А потом он почувствовал холодное прикосновение к животу и невольно вздрогнул, когда холод скользнул ниже, к паху. Сердце в груди зашлось в бешеном галопе, в ушах зашумело, но тихий, спокойный голос он расслышал, словно тот был подобен грому.
— А мальчик потерпит — не такая это и большая боль для мазохиста, — кто мазохист? Он мазохист?! Нет, эта точно не в курсе правды о происходящем. И такое знание для гостьи не просто лишнее, а опасное. Как же не вовремя его на джентльменство пробивает! И не к тому