Голый хлеб. Роман-автобиография - стр. 9
Мы встретили подругу моей матери. Они принялись говорить о моем отце, которые по-прежнему был в тюрьме. Мужчина отошел немного в сторону. Женщина погладила меня по голове, по лицу. Я отпустил руку матери. Женщина спросила:
– Почему он такой грустный?
Рука матери гладила мою шею. Я уже меньше сердился на нее.
– Просто он такой сам по себе, – ответила она.
Уходя, я поцеловал руку этой женщине, как мне велела мать.
Живот ее становился все больше и больше. Порой она уже не ходила на базар, ее целый день рвало. Она чувствовала себя усталой. У нее болели ноги. По ночам она рыдала. Живот ее все время раздувался как шар. А что, если он лопнет? Я становился все менее впечатлительным. Я стал суровым. Суровым и печальным. Я потерял привычку и вкус к играм с мальчишками на улице. Как-то ночью меня перенесли в другую комнату, где я спал с тремя другими детьми. Это был дом нашей соседки. Она сказала мне утром:
– Теперь у тебя есть сестричка. Ты должен любить ее.
Она ходила навещать отца в тюрьме раз в неделю. Порой она возвращалась вся в слезах. Я понял, что женщины плачут больше, чем мужчины. Они плачут-плачут и вдруг останавливаются, как дети. Они грустят, когда кажется, что они счастливы, или когда думаешь, что увидишь их несчастными, вдруг обнаруживаешь, что они, наоборот, в прекрасном расположении духа. На самом деле, мне всегда трудно угадать, когда эти женщины счастливы, а когда нет. Я видел, как моя мать плачет, улыбаясь. Может, это какая-то особая форма безумия?
Я оставался дома, чтобы приглядывать за моей сестренкой Риму. Я знал, как ее можно рассмешить и как заставить замолчать, когда она начинала плакать. Но порой я оставлял ее плакать одну и уходил из дома. Она махала своими маленькими ручками и ножками, как черепашка, которую перевернули на спину. Когда я возвращался, то находил ее спящей или улыбающейся. Мухи собирались вокруг ее рта или на ее маленьком личике, искусанном комарами. Бедняжка! Днем – мухи, ночью – комары!
Сестренка росла. Мать уже плакала меньше, чем раньше. А я… я становился все более и более жестоким и нервным, будь то дома, или на улице. Когда мать или мальчишки из квартала одерживали надо мной верх, я крушил все вокруг или бросался на землю, молотя кулаками, плача и ругая их на чем свет стоит. Как-то раз я спросил ее:
– А может ли женщина тоже попасть в тюрьму?
– Почему ты меня об этом спрашиваешь?
– Спрашиваю, и все тут.
– Да, женщина тоже может оказаться в тюрьме, если совершит что-нибудь плохое…
Она брала нас с собой на базар. Сестренка сосала грудь, а я бродил в поисках еды. Я просил подаяния или просто воровал по мелочи между базаром и узкими улочками медины.