Голый хлеб. Роман-автобиография - стр. 10
Когда она начинала беспокоиться, что я слишком долго отсутствую, я угрожал ей:
– Уйду к чертовой матери, и ты меня больше никогда не увидишь.
– Ты уже сейчас, в таком-то возрасте, стал совершенно невыносим!
Как-то утром на базар соседка неожиданно привела к нам какого-то мужчину. Мать принялась рыдать. Может быть, она плакала из-за этого человека? Злой и жестокий человек.
На следующий день она не пошла на базар. Она пошла в баню и стала прихорашиваться: подвела глаза сурьмой, накрасила губы суаком. Она была вполне довольна. Странно!
Когда мой отец вышел из тюрьмы, она плакала. Я никогда не видел, чтобы женщина плакала столько, сколько она. Она объяснила мне, что отец собирается разыскать и избить того солдата, который донес на него. Ну, здесь-то я был доволен. Я очень надеялся на то, что он найдет его, убьет и снова сядет в тюрьму, и на этот раз уже надолго. Один из двоих должен умереть. Я ненавидел своего отца. Он скорее отсутствовал, чем присутствовал!
В тот вечер отец вернулся домой грустным. От него пахло спиртным. Я услышал, как мать кричит на него:
– Ты что, выпил? Напился?
Он прошептал что-то и мешком опустился на пол, грустный и усталый. И он, и я, мы оба были очень грустными, но совершенно по разным причинам: он – потому что не нашел того солдата, а я – потому что он вернулся домой. Прежде чем лечь спать, родители обмолвились о том, что, может быть, мы уедем жить в Тетуан. Трудно не слышать того, что говорят, когда все теснятся в одной комнате.
Я проснулся ночью, чтобы пойти пописать. И тут я услышал звук поцелуев, звук задыхающихся тел и кожи, трущейся одна об другую. Они занимаются любовью! Будь проклята эта любовь! Мне хотелось плюнуть. Как она лжива! Отныне я никогда больше не стану ей верить. Еще я услышал:
Он: Твой рот.
Она: Вот. Понежней. Не так сильно, будь чуть поскромней. Нет, не так…
Чем это они там занимаются?
Он: А я тебе говорю, что так.
Она: Я буду спать на полу.
Он: Потаскуха.
Она: Нет, нет, Ты мне делаешь больно. Вот так лучше. Нет, нет, говорю тебе, что не так.
Можно было подумать, что их трясет в лихорадке. Они тяжело дышали, задыхались. Они обнимаются, кусают друг друга, пожирают друг друга. Кровь… Шепот. Он пронзает ее, точно кинжалом. Долгий крик, прерванный рыданием. Он убил ее. Я чувствую, как мой мочевой пузырь опорожняется. Теплая моча течет у меня между ног.
Как-то утром, перед нашим отъездом, я снова увидел ту девушку, которая освободила меня из тюрьмы и угостила блином с медом. Я сказал ей, что мы уезжаем в Тетуан. Она взяла меня за руку и привела к себе домой. Я съел целую лепешку, сдобренную маслом и медом, потом она дала мне красивое красное яблоко и горсть миндальных орехов. Более того, она вымыла мне лицо, руки и ноги. Кем я был для нее: младшим братом или сыном? Она расчесала мне волосы. Я чувствовал ее нежные руки у себя на лбу и на лице. Она опрыскала меня духами и поставила перед зеркалом. Я стал разглядывать в нем свое лицо, будто видел себя впервые. Она нежно взяла мою голову в руки так, как я брал воробышков в свои ладони. Главное, не сделать больно. Она поцеловала меня в щеку, а потом в губы. Я подумал о ней, как о сестре, которая не была дочерью моей матери.