Год моего рабства - стр. 42

— Держи.

Пальмира сунула мне в руки блестящий металлически поднос с гладкими подвижными ручками. Они проворачивались в зажатых кулаках, от чего поднос ходил ходуном. Удерживать его через прорези в накидке было еще неудобнее, к тому же, он был неожиданно тяжел для своего изящного вида. Слишком тяжелый, чтобы долго держать на весу. Слишком.

Я посмотрела на имперку:

— Что это?

— Держи крепко. Поняла?

Я повернула поднос, покрутила ручку кончиком пальца:

— Он сломан. Ручки не держатся. Его можно уронить. И почему он такой тяжелый?

Я попыталась вернуть, но Пальмира всучила обратно:

— Так надо. — Она уставилась в мое лицо. Какое-то время молчала, поджав губы. Вдруг тронула мою руку теплыми пальцами, но я сбросила это касание. — Удержи этот поднос, что бы ни происходило. Поднос и то, что будет на нем. И, может, тебе повезет.

От этих слов пробрало морозцем:

— Значит, ты соврала. Ты знаешь, что там будет.

Пальмира едва заметно кивнула:

— Теперь знаю в какой-то степени.

— В какой-то? — я даже усмехнулась.

Она снова кивнула, не обратив внимания на усмешку:

— Я понимаю о формате мероприятия. Но кто… что… как именно разовьются события — всегда непредсказуемо.

Пискнул навигатор, Пальмира сосредоточенно вглядывалась в прибор. Подняла голову:

— Пора.

Она опустила на мое лицо накидку, и теперь остались видны только руки с проклятым подносом. Он был пуст, но я уже чувствовала напряжение в пальцах. Сколько придется его держать? Сколько я смогу его продержать?

Пальмира оглядела меня с ног до головы, кивнула сама себе. Посмотрела туда, где мое лицо скрывала непроницаемая вуаль:

— Просто держи. Сколько сможешь. По крайней мере, не будь первой.

Вот теперь стало страшно так, что я не могла пошевелиться. Меня будто заморозили.

Пальмира порылась в своем кармане, ее тонкая рука взметнулась перед моим лицом, и я почувствовала, что она что-то приклеила на вуаль у меня на лбу. Сверилась с навигатором, кивнула:

— Пойдем. Нельзя заставлять ждать.

Я не шелохнулась.

— Что ты приклеила?

— Метку.

— Что она значит?

Пальмира покачала головой:

— Не знаю. Честно.

Я ей не поверила ни на мгновение. Но что от этой веры. У меня не оставалось выбора. Я крепче вцепилась в поднос и вышла из комнаты вслед за Пальмирой.

17. 17

Музыка и запах — первое, что окутало меня, когда мы вошли в очередную серую дверь. Цветы амолы, приторность каких-то пряностей и знакомый характерный душок, который будто мелкой пылью пробирался в горло. Дарна. Я ни с чем не перепутаю эту вонь. Так в последнее время пахло от Ирбиса. Несло. От одежды, от рук, от волос. Вещи неизменно отправлялись в чистку, но день за днем все повторялось. Я навсегда запомнила этот запах. И то дурманное безумие, которое искрами пряталось в его серых глазах. Однажды мама назвала их шальными, но Ирбис клялся, что никогда не курил это дерьмо, просто пропах. Мама не верила, конечно, но ничего не могла поделать: брат уходил вечером и возвращался под утро. Не спрашивая, почти каждый день. Он был неуправляем. Даже если его запирали — замки не держали. Мама боялась, что он связался с плохой компанией, но настоящего исхода никто не мог вообразить. Даже сам Ирбис. Он оказался лишь расходным материалом в руках тех, для кого чужая жизнь имеет ничтожную цену. Да, имперский выродок за меня заплатил, но он покупал не мою жизнь — мое тело и мою свободу.