Год моего рабства - стр. 30
Живое воображение тут же подсовывало мерзкую картинку, как я срываюсь. У Кондора на глазах. Я ясно видела едва заметную ухмылку на темном лице. Светлый холодный взгляд под прямыми бровями. Травянисто-зеленый — мой любимый цвет. Цвет жизни. Какая ирония… разве у такой сволочи могут быть настолько красивые глаза? Я не должна находить в нем приятные черты — это противоестественно. Чудовище, рабовладелец, изувер. Как все здесь. Ненавижу! Ненавижу!
Дверь была заперта, но мне ежесекундно казалось, что лигур смотрит на меня, дышит у самого уха. Все может быть. Но напоказ оставаться стойкой казалось проще. Эта мысль придавала решимости, и я лишь стискивала зубы, сглатывала обильную слюну. Пусть видит, что я не опущусь до таких подачек! Я прекрасно осознавала, что все это — мелочь, едва ли стоившая внимания. Голод, длительностью в несколько часов… Воспаленный мозг этих людей может измыслить нечто такое, что я не в силах буду вынести. И наверняка измыслит. Мне хватало трезвости рассудка, чтобы это понять. Но что потом? Пальмира говорила, что все здесь заканчивается седонином. Но почему у нее самой иначе? Я хочу это знать. И узнаю. Клянусь, узнаю!
Седонин… Я никогда не слышала о нем прежде, толком не понимала, что это такое. Тогда один из имперцев сказал, что мне дали ничтожную дозу. Что будет, если дадут больше? Я с силой обхватила колени, прижала к груди, будто пыталась защититься. Я до сих пор помнила, как меня ломало, как я хватала Кондора за руки, как тянулась. Как хотела его прикосновений. Везде, особенно между ног. Как едва не выла ему в спину, когда он уходил.
Я даже зажмурилась от ужаса и стыда. Я словно помнила и не помнила одновременно, точно меня разделили надвое. Будто это была не я, моя копия, а сама я смотрела со стороны и ужасалась. Эти ощущения казались невозможными, внушенными, подложными. Мое тело не могло так яростно требовать того, чего, по большому счету, и не знает.
Не знает. И не хочет знать.
Я не хочу знать!
Возможно, это была моя единственная броня. Я старалась гнать ядовитые мысли, не прислушиваться к участившемуся сердцу, к едва уловимой муке, разлившейся в животе. Надо думать о чем-то другом. Приятном, любимом. Но не о доме, не о маме с Ирбисом — не вынесу… Я решила для себя не сомневаться, не рвать сердце — у них все хорошо. Хорошо. Только так. Иначе моя жертва напрасна.
Интересно, что сейчас делает Лирика? Спит, если ночь. А если день, и она на работе? Воспоминания об оранжереях отзывались в груди теплой тоской. Как же хотелось вдохнуть ароматный влажный воздух, напитанный запахами листвы, нотками цветов с горьковатым подтоном земли. Почувствовать кожей парниковую влажность. Я бы многое отдала, чтобы оказаться сейчас в саду. Слышать плеск воды, птичьи пересвисты под стеклянным куполом. Если бы у меня спросили, как выглядит счастье, я бы ответила, что это сад.