Год моего рабства - стр. 26
Я тут же вспомнила слова Финеи. Она предостерегала от неосторожных рассуждений о побеге. Просто слова, сказанные от отчаяния. Неужели так быстро узнали? Пальмира ясно видела, что мы разговаривали. Не думаю, что стоило большого труда надавить на несчастную Финею, чтобы она выболтала все. А, может, и давить не пришлось…
Мне будто перекрыли кислород. Я чувствовала это физически. Я не привыкла быть в одиночестве. Вокруг меня всегда были люди. Всегда. В оранжереях работники бесконечно сновали туда-сюда, мы все были на виду. Дома я делила комнату с мамой. Маленькую спаленку еще пару лет назад отдали Ирбису, понимая, что мальчик растет. И в редкие моменты, когда дома никого не было, я чувствовала себя примерно так же. Мне было пусто и тревожно, будто недоставало чего-то важного. Нет, не так… Сейчас я готова была выть от этой изоляции. И от мысли, что так может быть всегда.
Я опустилась на кровать, влезла с ногами, обхватила колени. Снова и снова окидывала взглядом крошечное помещение. Даже на миг показалось, что стены движутся, сужаются, угрожая раздавить меня. Ежеминутно смотрела на дверь, надеясь, что она откроется, но чуда не происходило. Я хотела вернуться в тотус. Увидеть Финею, молчаливых девушек. Даже Пальмиру.
Желудок отзывался урчанием — в последний раз я ела вчера вечером. Какое-то безвкусное овощное месиво с маленьким кусочком вареного мяса. Уже через пару часов снова хотелось есть. Мама говорила про такое: «Пустая еда». Я отчаянно мечтала о капангах и сладких пирожных с розовым кремом. Их продавали у оранжерей, рядом с плавающим мостом. Мы с Лирикой покупали их почти каждый день, когда уходили с работы. К этому времени кондитер уже закрывался, и нам делали хорошую скидку. Ели на мосту, глядя на подсвеченные бирюзовые волны канала, и расходились, каждая на свой причал, чтобы дождаться пассажирский корвет. Теперь пирожные будут мне только сниться.
От этих воспоминаний рот наполнился слюной, я сглотнула, чувствуя лишь горечь на языке. И разревелась. Впервые за все это время. Теперь можно — меня никто не видит.
Слова Кондора не шли из головы: получается, Финея была права. Во всем права. Это чудовище из тех, кто ломает. Но его предостережение казалось сейчас еще хуже. Он требовал от меня невозможного. И знать бы, что ужаснее: лигур, или неведомый заказчик, о котором я не знала ровным счетом ничего?
Я вскочила, услышав щелчок двери. Ошпарило так, что закололо в висках. Но я увидела лишь рабыню-асенку, которая держала в руках металлический поднос. Я сглотнула слюну: сейчас готова была съесть любое месиво, которое подали. Рабыня бросила на меня равнодушный взгляд, поставила поднос на кровать. Подняла металлический колпак: