Есенин - стр. 26
Хлысталов читал, покачивая от изумления головой:
«…Он вынужден был дать во все губ ЧК шифрограмму, в которой приказывал прекратить расстрелы. Все эти события происходили в обстановке строжайшей секретности, и рядовые сотрудники о них не знали и продолжали «разоблачать» врагов Советской власти».
– Вы знаете, Эдуард Александрович, что Есенин находился в тюрьме ВЧК восемь суток! – прервала чтение Леночка. – Восемь суток! Он каждую ночь слышал, как во дворе расстреливают арестованных. Я вам сейчас перескажу один документ, я его знаю наизусть. Мне его показал мой сокурсник.
– Дима, что ли? – спросил Хлысталов.
– Нет. Я его не назову даже вам, не обижайтесь. Ну, он так просил. Поставил условие… В общем, так. Начальный бюллетень эсеров, – начала она, понизив голос. – Так вот… «Иногда стрельба неудачна. С одного выстрела человек падает, но не умирает. Тогда выпускают в него ряд пуль, наступая на лежащего, бьют в упор! В голову или в грудь…» Вот еще: «10–11 марта Р. Ореховскую, приговоренную к смерти за пустяковый проступок, который смешно карать даже тюрьмой, никак не могли убить. Тогда Кудрявцев (он недавно стал коммунистом) взял ее за горло, разорвал кофточку и стал крутить и мять шейные хрящи. Девушке не было 19 лет. Снег во дворе весь был красный и бурый. Все забрызгано кругом кровью. Устроили снеготаялку, благо дров много, жгут их в кострах полсаженями. Снеготаялка дала жуткие ручьи из крови…» Простите, дальше не могу! – Лена закрыла лицо руками и заплакала.
Хлысталов, отложив документ с газетой, привлек девушку к себе, стал гладить по голове.
– Ну успокойся! Успокойся, детонька. Нельзя же принимать так близко к сердцу!
Девушка уткнулась ему в грудь, плечи ее продолжали вздрагивать.
В комнату в Брюсовом переулке, где жила Бениславская, через единственное окно заглядывал багровый закат, освещая небогатое убранство жилища. За столом у окна отдохнувший, выбритый, аккуратно причесанный, щегольски одетый Есенин, держа в ладонях стакан с горячим чаем, время от времени прихлебывал из него с деревенским прифыркиванием.
На кровати, поджав под себя ноги, Бениславская, кутаясь в накинутую на плечи шаль, восторженно слушала откровения своего кумира.
– Мне сейчас очень грустно, – говорил Есенин, поглядывая в окно. – История переживает тяжелую эпоху умерщвления личности, ведь строящийся социализм совершенно не тот, Галя, о котором я мечтал и ждал. Совершенно без славы и мечтаний… в крови! Ты понимаешь меня?
Галя кивнула.
– Только, Сережа…
А Есенин продолжал:
– Тесно в нем живущему сейчас… тесно будет и грядущим поколениям! Ну ладно, хватит, а то… – он допил чай и, перевернув стакан вверх дном, поставил на блюдечко, – весь самовар выдул. Катька, скоро ты? – крикнул он в сторону чуланчика, где ему поставили топчан. – Ты что-то сказать, Галя, хотела?