Эрон - стр. 106

– Да, ревность ярче любви. Но, можешь себе представить, я была неравнодушна к тебе.

– Была? – язвительно переспросил Филипп.

Лилит заметила – в стекле, там, где отражались ее глаза, в отражении что-то сыро блестит, неужто слезы? Только этого еще не хватало.

– Для тебя это новость?

Что ты несёшь! Лилит никак не могла обуздать собственный порыв, с дрожью убеждаясь, что ее голос объясняется в любви.

– Не выдумывай чувств, – Филипп раздражен, он не верит ни одному ее слову, – ты всего лишь хотела заполучить еще один трофей в свою косметичку… (у Лилит пошли мурашки по коже). Илюша был слишком легкой добычей, но стоило бы только Билунову, – он стал, как отец, говорить о себе в третьем лице, – позволить на полногтя воспылать чувствами к Лилит, как она бы вытерла об него ноги.

– Какие глупости ты говоришь, – она повернулась лицом, – ты совсем не знаешь меня, совсем… я могу, могу унизиться.

Только тут Филипп с изумлением увидел, что ее глаза полны слез, и понял, что она готова разрыдаться, что губы Лилит смяты какой-то унизительной гримасой, а пальцы дрожат.

Ого!.. и все же он молча отнес это смятение на счет адского самолюбия, она унижена, и только… он сам был бы готов на все, если б когда-нибудь был отвергнут! Не хватало еще, чтобы Ева увидела слезы гостьи.

Он инстинктивно понял, что ей – свидетельнице – не простится то, что простится ему.

– Я не хочу тебя терять, – она так быстро подошла к креслу, что Филипп отшатнулся. В комнату вбежал пес. Послышались шаги Евы. – Позвони мне! – отпрянув, Лилит вернулась к окну. Ее трясло: она была согласна на все, что он захочет с ней сотворить. Столь интенсивное извержение чувств было для нее самой полнейшей неожиданностью.

– Прошу, – Ева ставит на кофейный столик поднос и замечает бледность Филиппа, – что с тобой?

Она трогает ладонью холодный лоб.

– Где можно вымыть руки? – оглянувшись, Лилит увидела, что Филипп нежно целует пальцы невесты.

– Ванная в конце коридора.

Лилит, проверив, что сумочка на плече, машинально вышла из гостиной. Как автомат на несгибаемых ногах, слепо прошла куда-то прямо, затем угодила в дверь, наконец оказалась в ванной, включила свет. Очутившись одна, бестия облегченно закрыла глаза, пытаясь унять дрожь, на миг ей стало дурно, только безжалостное отражение в зеркале привело ее в чувство: от слез махровая тушь слегка размазалась по крыльям век, под левым глазом нервно тикала сизая сеточка вен. Мысль о том, как она только что унизилась сама и была унижена Филиппом, затопила голубой мозг приливом рассудочной ярости. И эта ярость была сродни сиянию холодного огня. Достав карандаш с жидкой тушью, она упрямо принялась приводить в порядок это чужое опустошенное лицо. Макияж успокаивал, механика отрепетированных до блеска движений помогала забыться. Вязкая чернота кисточки из крохотных дисков, нежный отблеск румян на щеке, жирное лобзание помады и ее сиреневый синяк на губах… когда рука, обшаривая тьму, коснулась рокового мешочка из парчи, первыми задумались пальцы. Боясь выдать себя, они, цепенея, развязали горловину и затем отрешенно вытащили стеклянную ледышку на свет. Яд соблазнял любыми победами. А что, если?.. Бестия, дрогнув, взглянула в зеркало. Ее отражение ничем не выдавало волнения, а рука тайны – склянка с цианом – раздвоилась на предмет и его отображение в стекле. И цвет лака на ногтях был в тон флакону из темного стекла. Лилит чутко прислушалась, слух обострился настолько, что она услышала через стены, как звякнула чашка донцем фарфора о поднос – Ева и Филипп оставались еще в гостиной. Ничего не стоит вернуться и насыпать порошок в свою чашку, зло мечтала она, а затем оставить ее на подносе нетронутой. Ева не станет выливать кофе, а выпьет его на кухне… или отлить свой кофе в чашку невесты. Уж она-то сумеет это сделать и незаметно, и безукоризненно. Никто ничего не заметит. Ева выпьет кофе и замертво упадет на пол. Тут ее воображение споткнулось. Она еще не видела ни одной смерти, которая б случилась у нее на глазах. Да, это будет ужасно, размышляла Лилит, но я могу это сделать и хочу ее смерти. Я должна кормить ядом – это мое призвание. Мы останемся с ним наедине. Ева выпьет отравленный кофе и просто, как кукла, упадет на пол. Как срубленная елочка Ева Ель. Она умрет без мучений. Циан, кажется, действует мгновенно. А мысль о том, что она еще никого не ненавидела с такой силой, звучала в ее голове, как голос оправдания. Но как же я сделаю это? И что будет потом? В левой руке она держала флакон, а правой продолжала по инерции шлифовать кисточкой взгляд. Так же механически Лилит обдумывала свою страшную решимость. Конечно, решала она, проскользнув мимо самой сердцевины ужаса убийства другого человека, она сразу же во всем признается Билунову и покажет ему пустую стекляшку цианистого калия. Как он станет реагировать? Сойдет с ума? Изобьет ее до полусмерти? Или струсит и поймет, что она во всем сильнее его? Во всяком случае, продолжала Лилит бесстрастно развивать мысль, она убедится в силе его чувств к сопернице. Но главное в другом: они сразу станут сообщниками. Придется как-то выпутываться. Придется что-то делать вместе. Мысль бестии сладко прикипала к слову «вместе». Вместе куда-то звонить. Вместе кого-то ждать. Инстинктивно минуя – штришком – саму смерть, Лилит старалась выразить для себя самой все перипетии возможных последствий. Мысль холодно вертела предмет перед вниманием глаз. Флакон в руке тем временем слегка нагрелся, а пальцы запотели, она не замечала силы, с которой стискивает эту почти невесомую пустышку с порошком, с такой силой можно было бы удерживать на весу гирю. Наверное, о наказании и речи быть не может, рассуждала она, Билуновым придется что-то предпринять, чтобы погасить новый скандал с сыном. Конечно, Филипп будет не настолько глуп, чтобы набирать 02. Он позвонит только отцу. А вызывать «скорую помощь» она не даст сама, объяснит – бесполезно. Тело уже будет холодным, а яд убьет мозг без всяких надежд, наповал. Затем, с прежней убийственной инерцией думала Лилит, она, конечно же, сразу позвонит в Ростов матери… тут она принялась обдумывать, какие именно фразы нужно будет сказать, чтобы мать отреагировала на известие именно так, как ей надо, а не иначе. Нужные фразы оказалось придумать гораздо труднее, чем мысленно перешагнуть через жизнь другого. Словом, стала подводить она умственную черту, смерть этой выскочки-глупышки замнут. Им с Филиппом ничего не грозит, зато они будут связаны страшным узлом всю жизнь, до гроба, до пряди волос в зубах черепа. Смерть свяжет их навсегда. Она не знала, каким образом свяжет, добьется ли она его взаимности, во что для них выльется ее