Энские истории - стр. 42
Он оторопело посмотрел на меня.
– Тройное? – переспросил с тревогой. – Чего это ты вдруг? Перегрелся, что ли? На репетициях-то у нас не получалось. Зачем зря рисковать? Нет, поймать-то я тебя поймаю – если закрутишься правильно, да раскроешься вовремя… Поймать-то я тебя поймаю… – неуверенно повторил он.
– Вот и хорошо! После двойного – с двумя пируэтами – я сделаю паузу. Постою, сосредоточусь… Надо, чтобы в этот момент была дробь! Скажи Васильичу…
– Ну, уж это я ебу! – замахал руками Женька. – Васильичу сам обо всем говори: с меня он голову снимет, а тебе – с рук сойдет.
– Ладно, скажу! Где-нибудь в антракте. Пусть он объявит, мол, тройное сальто, рекордный трюк, и будет дробь. Сегодня я сделаю тройное сальто!
– Тогда что ж? – ехидно спросил Женька. – Вечером будем колоть и обмывать КРЫЛЫШКИ?
От этих слов сердце мое радостно забилось. Да! Конечно! Если сделаю тройное, тогда вечером сразу и наколем! Рисунок этих крылышек у меня есть – точь-в-точь такие же, как и у Майкла Йорка. Такие, знаете, наподобие ангельских…
– Да! Конечно! Вечером и наколем! – ответил я.
– Ну хорошо, – согласился Женька. – А если не сделаешь? Что тогда?
Я тяжело вздохнул и помрачнел:
– Ну, а что – тогда? Тогда – приду в страховочную сетку, прямо в середину, как ребеночек – в мамину колыбель, затем встану, залезу по веревочной лестнице наверх и сделаю еще раз двойное с двумя пируэтами.
– Кураж не потеряешь?
– Вроде не должен…
– Ну смотри, – Женька сочувственно хлопнул меня по плечу. – Если передумаешь, ты просто махни рукой – вот так! перед собой, слева направо, и я пойму, что работаем обычную программу, без тройного. Ладно?
– Угу, – подтвердил я и стал разминаться.
До представления оставался всего час.
И вот – началось! Оркестр грянул марш!..
Это я так говорю: "оркестр грянул", а на самом деле – никакого оркестра у нас и в помине не было. Сидел за пультом полуглухой Марк Захарович Пысин, гордо именовавший себя "режиссером-постановщиком звукового оформления спектаклей" и, отчаянно борясь с чесночной отрыжкой и похмельной дрожью в руках, пытался вовремя включить нужную фонограмму. Когда ему это удавалось, он гордо заявлял: "Пальчики-то! Почти как у Ван Клиберна – так прямо ходуном и ходят!".
Козупей работал под песню Зыкиной "Я – Земля, я своих провожаю питомцев…", Васильич предпочитал "Ах ты фокусник, фокусник-чудак!", а мы летали под "Притяжение Земли" и "Траву у дома". Вы, наверное, и не знаете таких песен? Я бы тоже не знал, если бы они не хранились у Марка Захаровича в "фонотеке" – фибровом чемоданчике со сломанными замками и потому перетянутом грубой бечевкой. Но это еще ничего: акробаты на подкидной доске братья Алмазовы (на самом деле – никакие не братья, и уж тем более – не Алмазовы, а просто артисты Павлов, Семенов, Хавкин, Маркин и Селезнев) выступали под ускоренный – примерно в два раза – залихватский мотивчик народной песни "Коробейники": бесконечное повторение одних и тех же тактов, а в финале – помпезное "Советский цирк!.."