Энские истории - стр. 44
Между вторым звонком и третьим я подскочил к Васильичу и заявил, что собираюсь исполнять сегодня тройное сальто, и поэтому прошу его объявить, мол, рекордный трюк, и все такое – в тот момент, когда я застыну на месте и подниму вверх правую руку.
Васильич остолбенел и несколько мгновений стоял неподвижно. Затем он что-то такое пробормотал… Попытался возразить… Но я был уже за чертой. Мысленно я докручивал второй оборот и входил в третий. Я еще раз твердо сказал, что сделаю тройное сальто – во что бы то ни стало. "Сделаю – или сдохну!" – добавил про себя.
– Ну что ж… Если трюк готов… – промямлил Васильич, изображая согласие. И пожал плечами. – Если ты уже отрепетировал… Не осрамись… Публика, все ж таки.
Но мне было наплевать: и на публику, и на Васильича, – на всех. Крылышки! Я думал только о них, и ни о чем больше!
И вот – марш. Васильич раскатисто объявляет, с каждым словом все повышая и повышая голос: "Выступают… воздушные гимнасты…", затем вполоборота поворачивается лицом к занавесу и делает рукой широкий жест, предваряя наш выход.
Мы бодро выбегаем и на мгновение застываем посреди арены, ослепленные разноцветным сиянием софитов. Стоим, слегка щурясь, привыкаем к яркому освещению. Пятки вместе, носки врозь, руки приветственно воздеты и разведены в разные стороны; рты растянуты до ушей. Улыбка – это то, без чего на манеж выходить нельзя. Это универсальная маска, которая во все время выступления должна оставаться на лице.
Ты можешь сорваться с проволоки, с каната, с трапеции, разбиться на тысячу осколков, сломать шею и больше никогда не почувствовать собственного тела, но пока ты на манеже – улыбайся, черт возьми! Ну, а если уж совсем худо, и улыбки не получается – уткни лицо в ковер; не зря же он красного цвета – и не то подчас скрывает.
Только клоун вовсе не обязан улыбаться публике; перед ним задача потруднее – он обязан вызывать у публики смех.
Итак, мы выходим на манеж. Я все еще не решаюсь посмотреть, кто же там сидит в четвертом ряду, справа от занавеса.
Мы с Женькой хватаемся за лестницы и лезем наверх.
Я не чувствую своего веса и, кажется, прикладываю огромные усилия, чтобы не выпустить из рук веревку и не взлететь под самый купол.
Конечно, руки у меня почти такие же сильные, как и ноги: один раз на спор я сбросил ботинки, сунул в них ладони, чтобы не испачкать, и поднялся по ступенькам на пятый этаж – на одних только руках. Но все равно, никогда прежде не ощущал я такой легкости в теле.
Вот Женька уселся на штамберте и начал раскачиваться. Раскачавшись, он перевернулся вниз головой, уперся в перекладину животом и обвил ногами стропы. Теперь его чуткие цепкие пальцы свободны, и он внимательно следит за каждым моим движением.