Его марионетка - стр. 19
Мать вздыхает, гладит меня по волосам, она уже успокоилась, унялась…
– Эх, доченька, не только это. Женщине нужен мужчина. Вырастишь – поймёшь.
– Мама, Люда уничтожила ноты, которые мне подарил Илларион! Понимаешь? Мой подарок! Другого такого не будет!
– Феня! Будь реалисткой! Этот Илларион уничтожил нашу семью, довёл нас до такого состояния. Из-за него твой отец пустил себе пулю в лоб. И хорошо, что у нас в доме больше ничего от него не осталось…
Мамины слова тонут в рёве – это Семёнов распахивает дверь в нашу коморку.
– Вон из моего дома! – орёт, глядя на меня. – Не слышала что ли, малолетняя тварь?
Он в два огромных шага преодолевает расстояние между нами, хватает меня за руку и тянет прочь…
Мама бежит следом, кричит:
– Никита! Никита! Остановись, прошу!
– А ты не лезь! – рявкает на неё. – Знай своё место! Сиди тихо…
Отбрасывает её, как тряпичную куклу, мама падает на пол и воет.
– Никита… – скулит она… – пожалуйста… Никита…
Её никто не слушает.
Меня продолжают тащить. Я воплю, кусаюсь, брыкаюсь. Споткнувшись, падаю на колени. Мужчина не обращает на это внимания, продолжает волочь, как тюк.
– Попробуешь ещё раз укусить, – он пресекает очередную мою попытку, фиксирует лицо за подбородок и смотрит на меня побелевшими от ярости глазами – огромный, страшный, – выбью зубы на хрен. Будешь шамкать, как старуха!
Поднимает меня за шиворот, как нашкодившего котёнка, открывает входную дверь и в буквальном смысле вышвыривает прочь.
Хорошо, что я падаю на газон. Ударяюсь не так больно. Сжимаюсь в комочек и плачу. Жизнь кончена… Я хочу умереть…
Прихожу в себя оттого, что мама гладит меня по волосам.
– Фенечка, девочка моя, вставай, вставай, милая, пойдём… – говорит она. – Никита смягчился. Он дал нам машину, я отвезу тебя на вокзал…
На маминой щеке красуется синяк – след Никитиной мягкости.
– Вокзал… – бормочу, плохо что-то соображая… – мы всё-таки уезжаем?
Точно? Вот же рядом мой рюкзак! Наконец-то!
Вскакиваю – откуда только силы берутся! – хватаю свои вещи и говорю:
– Не переживай, мама. Мы справимся, мы сможем. Мы есть друг у друга. Идём!
Протягиваю ей руку. Мама поднимается тоже, но губы её кривятся углами вниз в гримасе боли.
– Дочура, нет, – мотает головой, – не мы, ты уезжаешь. Ты, милая!
– Нет, мама, я никуда без тебя не поеду!
– Я не могу, милая, не могу. Я должна вернуться к Никите.
– Но куда я поеду? – глотаю колючий ком. – От нас же все отказались.
– Я позвонила Настасье Карловне, помнишь её?
Как же не помнить собственного преподавателя по этикету. Эту настоящую леди. Даже улыбаюсь от воспоминаний. Киваю.