Его марионетка - стр. 14
Как мы будем? Я больше не смогу посещать свою школу – она, оказывается, была платной, элитной. Придётся переводиться в обычную. И со школой искусств тоже могут быть проблемы…
Господи, за что мне это?
А мама твердит: «Всё будет хорошо»
Как? Вот как?
– Мирослава Сергеевна, можно вас на пару слов?
Голос грохочет над нами – вскидываю голову и встречаю холодный взгляд. Мужчина рассматривает нас, как будто мы диковинка. Возвышается – огромный, массивный, квадратный. Такой бы, наверное, в одиночку потащил мой рояль. Мы с мамой перед ним – тростинки. Он лыс. У него грубые неприятные черты лица. Выражение злое. Но главное даже не это, а то, что я узнаю его – отца моей вечной конкурентки на конкурсах Люси Семёновой, Никиту Дмитриевича. Я хорошо запомнила его – он каждый раз приезжал поддержать дочь.
Говорят, что он бандит и, вообще, нехороший человек.
Зачем ему моя мама?
Руки он маме не подаёт. Ей приходится подниматься самой. Неуклюже, шатаясь. Мама измотана последними днями. Бледна. Вся в чёрном.
А этот мужчина – огромный страшный – возвышается над ней, тонкой, маленькой. Стоит, засунув руки в карманы, усмехается.
Мне жалко маму – рядом с ним она выглядит такой беззащитной и несчастной.
– Идёмте, – говорит мужчина и направляется в сторону смежной комнаты.
Мама, понурив голову, бредёт за ним.
Не возразив, не сказав и слова.
Странно, обычно для разговоров взрослые поднимались наверх в кабинет.
Когда за ними закрывается дверь – я тоже встаю и иду обходить дом. Сейчас, лишённый мебели, аксессуаров, он будто обнажённый. Хочет спрятаться, а не за чем. Я брожу из комнаты в комнату, трогаю подоконники, выглядываю из окон в грустящий сад…
Папочка, почему ты это сделал? Почему ты ушёл? Мне страшно. Я боюсь, что мамочка не сможет меня защитить.
– Феёныш, вот ты где?! – как-то нарочито радостно говорит мама. Она выглядит ужасно – чёрная косынка сбилась, аккуратная причёска взъерошена и растрёпана, она улыбается как-то странно.
– У тебя что-то на лице, – тянусь к её губам, мама отшатывается и, густо покраснев, начинает дрожащими пальцами вытирать рот. Такое впечатление, что она хочет стереть что-то очень грязное, противное, некрасивое…
– Всё? – спрашивает, дрожа.
– Всё, – шагаю к ней. – Мамочка, успокойся. Я с тобой.
Обнимаю, прижимаюсь к груди, всхлипываю.
Мама берёт моё лицо в ладони и целует – быстро-быстро, горячо, в какой-то истерике.
– Доченька, дочурка моя, – всхлипывает она, – прости меня, прости…
– Ты сказала ей? – грохочет Никита Дмитриевич. Он стоит в дверях, опираясь о косяк, и смотрит на нас. Он больше не разговаривает с мамой уважительно. Презрительно бросает «ты». За что я удостаиваю его строгим, надеюсь, взглядом. Какой некультурный!