Дым отечества. В поисках привычного времени - стр. 29

А вот и папа! Ритуал был разработан давно и не нарушался. Отец подхватывал мальчика, подбрасывал его, ловил и затем щекотал усами.

Пахло от папы упоительно. Табаком, кожей от ремней, немного – сапогами и шинелью. Запах требовал от мальчика – расти быстрей и становиться таким же, как папа. Большим, в шинели и весь в ремнях.

Затем начиналась суета. Поля, мама, бабушка все ходили взад-вперед, что-то носили, подавали, уносили. Наступал ужин.

Мальчику, впрочем, ужин был не очень важен. Он знал – после ужина – сон. И не волновался. Вечер принадлежит папе и маме. Недаром мама с субботнего утра всегда делала на голове какие-то закрутки и поливалась «Красной Москвой». На даче в это время пахло волнующе.

А вот утро и день воскресный были мальчика. Как только разносился по даче дымок «Беломора», мальчик безбоязненно бежал в папин кабинет.

Папа сидел уже за столом и разбирал какие-то бумаги. Это называлось – папа работает и в это время мальчик сидел, не мешал. Правда, садился так, чтобы можно было дотронуться до кобуры. В которой находился такой заветный. Такой тяжелый. С потертой рукояткой. Под названием – «наган».

Далее папа начинал работать с мальчиком. Показывал карту – нужно было пройти из деревеньки Мокшино в деревню Синие Бугры. Это было не так легко, так как то мальчик терял тропку, то попадал в болото, то не находил брод у ручья. Папа выговаривал:

«Пойми, сын, за тобой люди. Ты же командир. Ведешь секретно полк. Приказ тебе какой? Правильно, незаметно выдвинуться в деревню Синие Бугры и ходом, утром, в 4 часа, захватить её.»

При этом папа загорался, входил в роль и громко кричал:

«А ты технику, пушки, машины и главное (он усмехался), полевую кухню утопил в болотах. Или они завязли при форсировании речушки. Как её название? Так, Светлая Грязь. Вот полк и не выполнил задание. А кто виноват? Правильно, ты, командир полка».

Затем, после перерыва, наступала игра легкая. Заводной танк должен преодолеть массу препятствий и войти в тыл врагу.

Мальчик иногда спрашивал, а кто враг-то? Белые опять? Нет, отвечал папа, уже не белые. А похуже. Скажу, но это военная тайна. Ни-ко-му.

Мальчик клялся серьезно. И знал, что не скажет. И так уже слишком много тайн он знал. И чувствовал, хоть и годов-то шесть – седьмой, что никому ничего рассказывать про папу, маму, Полю и бабушку – нельзя. Особенно, когда на улице соседи или знакомые паточными (в смысле сладкими) голосами интересовались. На машине ли папа приехал. И много ли продуктов привез. И так далее.

Иногда любопытные тетя сердились на него и ворчали: «Ишь, молчит, ну чистый энкавэдэ, да и только».