Другая жизнь - стр. 15
И я засыпал, не боясь собачьих снов, отдаваясь полностью своему новому телу, существуя в нём, как в чём-то убогом, далёком и счастливом, как в детстве, проваливаясь в пустоту глубоко проникшего в меня существа и его нового жизненного пространства. Время для меня тоже стало каким-то собачьим. Оно уже не делилось на дни недели, а было просто ближним и дальним. Как воспоминание о своём человеческом прошлом, мне в голову даже пришла мысль о том, что фонарные столбы и деревья можно воспринимать как некий собачий Инстаграм(принадлежит компании Meta, признанной экстремистской и запрещённой на территории РФ). Вот, например, бежит собака по своим важным делам, заглянула под дерево, понюхала свежие посты, посчитала количество своих подписчиков, оставила комментарий – и побежала дальше. Информационный голод собакам не грозит, им грозит голод настоящий.
Прошло ещё какое-то ближнее время, и я судорожно ухватился за главную идею в любой жизни. Пока не случилось большой и жестокой собачьей драки банда на банду за обладание территорией, я твёрдо решил удрать из стаи дождливой ночью, которая смоет все следы, чтобы совсем не оскотиниться и не продлевать это бездушное время для ещё живущего во мне человеческого разума. Ведь ещё требовалось понять, как снова оказаться человеком, если такое когда-нибудь станет возможным.
У собак, конечно, жизнь славная, но страшная. Причём ещё и страшно короткая. Собаки не говорят, но многое видят. Если смотрят в глаза человеку, то видят сразу всё. Они, как и многие маленькие дети, мгновенно чувствуют во взрослых незнакомцах всю их скрытую сущность и часто удивляют этим своих родителей. Это, наверное, просто какой-то другой способ считывания информации. Они, как дети, которым сказали, что те проживут очень короткую жизнь. И поэтому им многое нужно научиться понимать сразу и навсегда. Вот они и научились.
Лёжа под мостом, я смотрел, как ночью по улице куда-то бегали одинокие кошки и лениво плелись за ними хитрые кошаки. А днём картину оживляли воробьи, которые, успев размножиться весной, шарились по обочинам в поисках манны небесной, то есть завалявшихся хлебных крошек и умерших мелких мошек. И всё это куда-то двигалось, не считая людей и их машин. Но улица была тупиковая, поэтому люди здесь были тупиковые и их машины тоже смотрелись как вполне тупиковые, которые скоро будут поставлены во дворах на очень долгую и неохраняемую стоянку.
А ведь я и воробьём, наверное, мог стать. И сидел бы сейчас где-нибудь на жёрдочке и заткнулся бы весь целиком и не чирикал бы понапрасну. И прожить свою совсем короткую чужую жизнь мне суждено было также, как им, впроголодь. Но я узнал бы счастье свободного полёта в бесконечном летучем пространстве, которое называют небом. Хотя воробьи – это не ласточки, они не улетают осенью в заграничные командировки в направлении роскошных южных стран. Воробьи остаются здесь терпеть холод и нужду. Но потом всё равно и тем и другим придётся умирать, поняв в конце жизни, что лететь таким, как они, в общем-то некуда. Ведь в ангелы всё равно потом не возьмут за одно только умение летать…