ДР. Роман в трех тетрадях с вопросами и ответами - стр. 67
Книга – это выражение культуры в целом, знак мысли, пребывающей во времени, знак накопления знания, созидающего и развивающего, никак не вписывалась в привычную Ильичу жизнь, наполненную убийством и разрушением. Я искал и долгое время не находил связующее звено, но в конце концов, кажется, нашел. Им оказался полный тезка Чокнутого, в честь которого Вова был переименован на второй ходке. Всем нам прекрасно известный Владимир Ильич был как раз между культурой и ее уничтожением, между относительно человеческим и абсолютно бесчеловечным…
Первый раз, как всякий рожденный в СССР, – не берем в счет памятники и плакаты на каждом углу – Вова столкнулся с Лениным в Букваре. Портрет на первой странице врезался в память каждого советского ребенка почище лиц на домашних фото. Первые тексты (опять же, не берем в расчет гуляющие по просторам страны цитаты вождя) Вова прочел много позже. По странному совпадению – незадолго до первого разбоя. Сам он видел в этом некоторую связь, хотя и не мог дать ей точного определения. «Государство и революция» (Вова решил начать с главного) – насквозь пропитанная насилием вещь. Однако о грабеже ювелирки в провинциальном городе в труде Ленина, разумеется, не было ни единого слова. Понятно, что насилие как способ решения проблемы присутствовало и там, и там. Но если в книге оно имело конечной, пусть и весьма отдаленной, целью некий земной рай, то разбой Ильича оставался разбоем и никаких иных целей, кроме личного обогащения его участников, не преследовал. Да и позже какая-либо идеология, по крайней мере, внешне, в деятельности Ильича отсутствовала. Да, он чтил воровской кодекс, следуя ему, в частности в плане семьи. Ее у Ильича никогда не было. Но если речь шла о чем-то более глобальном, здесь Ильич был удивительным, если так можно выразиться, космополитом: не принимая ни один из известных «-измов» целиком, он сформировал в итоге свое, вполне, как мне кажется, оригинальное учение. Разумеется, не лишенное сторонних и порой достаточно глубоких влияний. Очевидно, что воздействие Ленина на Ильича было наибольшим. Я бы сказал, фундаментальным.
Ильич еще в ходе первого следствия начал штудировать полное собрание сочинений вождя, заказывая том за томом из библиотеки СИЗО. Руководство исправительных учреждений, этого и последующих, не знало, как реагировать на такого рода любознательность. С одной стороны, нельзя было не радоваться интересу уголовника, да еще и столь молодого, к творчеству человека, идеи которого лежали в основании охраняемого ими государства. С другой, такой интерес был в некотором роде дискредитаций автора, так как обычные советские люди в подавляющем большинстве к указанному собранию сочинений никогда в жизни не прикасались. Конечно, знали о его существовании, но не прикасались. Не то чтобы чего-то боялись. Просто не имели потребности. Откуда эта потребность возникла у бандита, всякий раз вызывало вопросы, как у начальника первого СИЗО, так и у его коллег в колониях. Ответ Ильича не отличался содержательностью: