Дорогой мой человек - стр. 98
Ясноглазый фельдшер стал «копать». Полностью он ни до чего не докопался, но о слухах донес.
Хуммеля увезли в гестапо.
Он отверг все обвинения в помощи русским партизанам, что же касается детей, то он не отказывался: да, виноват! Да, давал вакцину! Конечно, это скверно, но он с удовольствием оплатит вакцину из своих средств, пусть деньги пойдут в «зимнюю помощь». Он виноват, но достоин снисхождения – страдания детей для него невыносимы.
Оберштурмфюрер СС, молодой человек с превосходными манерами, внезапно спросил:
– А для чего, герр доктор, восемнадцатого ноября нынешнего года вы брали с собой на визитацию полевой хирургический набор? Кого вы оперировали? Поверьте, мне самому крайне неприятно это дело, я хочу его прекратить. Напишите мне объяснительную записку, мы проверим и не будем вас больше тревожить…
– Я не брал хирургический набор! – желтея под спокойным взглядом оберштурмфюрера, ответил толстый Хуммель. – Это недоразумение!
Вот, в сущности, и все.
Предыстория на этом заканчивается.
Толстого доктора отпустили с таким напутствием:
– Мы не имеем формального права сейчас вас арестовать, герр доктор. Мы должны довести следствие до конца, и мы его доведем. Мы подвергнем особому допросу всех лиц, в самой отдаленной степени причастных к тем лицам, к которым вы были причастны. Понимаете мою мысль? Это будет как круги по воде, нас так учил рейхсфюрер СС Гиммлер. Очень хотелось бы, чтобы мы ошиблись, ибо случай этот беспрецедентный в имперской армии. Я сам не слишком верю в него – в этот предполагаемый факт. Но инструменты вы брали и оперировали ими – они до восемнадцатого еще ни разу не употреблялись. Может быть, вы сами сейчас скажете правду?
Хуммель ничего не сказал и уехал.
На следующий день солдаты СС увезли старого Левонтия. Оберштурмфюрер не зря грозился кругами по воде. А что такое особый допрос, Хуммель знал. Десятки совершенно невинных людей могли погибнуть под чудовищными пытками. Беспрецедентный случай с военным врачом Хуммелем, изменником и большевиком, следовало довести до самой верхушки гестапо, дабы там заметили и, естественно, отметили скромного оберштурмфюрера, раскрывшего преступление, позорящее имперскую армию…
Машина заработала, и Хуммель понимал, что остановится эта гестаповская мясорубка только в том случае, если он, Гуго Хуммель, исчезнет.
Покончить с собой у него не хватало сил.
Сознаться?
Нет, не этого ему хотелось. Ему хотелось рассказать! Непременно рассказать! И именно потому, что ему хотелось рассказать, он не мог покончить с собой.
Ночью, через два дня после того как увезли Левонтия, Хуммель постучался к вдове и попросил ее связать его с другими «гросс малшик», которые делают «бах» и «бум». Потом он показал, что иначе его повесят.