Дорогой мой человек - стр. 94
– Почему это я большой ребенок? – вдруг рассердился Володя.
– Ах, да не спорьте! – прижимая пальцы к вискам, как при головной боли, сказала Вера. – Вечно вы спорите. Мы, женщины, гораздо лучше все про вас знаем, чем вы про себя. Вот вы, например, будете крупным ученым, понятно вам? И никакой вы не организатор, никакой не начальник. Вы типичнейший первооткрыватель, ученый, немножко рассеянный, немножко бука, немножко слишком настороженный к человеческому теплу, к участию…
«Да она, оказывается, пошлячка!» – тоскливо подумал Володя.
И, воспользовавшись своим правом больного, сказал:
– Вы не обижайтесь, Вера Николаевна, но я спать хочу.
Она ушла, все-таки немножко обидевшись. А среди ночи ввалился Цветков – голодный, веселый, шумный, вытащил из кармана немецкую флягу, из другого – немецкие консервы, из третьего – немецкие галеты. Глаза его блестели; громко чавкая, глотая из горлышка фляги ром, даже не сбросив полушубок, он стал рассказывать, как «рванули составчик», как взрывом подняло и свалило оба паровоза, как еще долго потом горели цистерны с бензином и как били партизаны из автоматов по гитлеровцам.
– А раненые? – спросил Устименко.
– Раненые? Двое! – рассеянно ответил Цветков. – Пустячные ранения. Вот фрицам досталось – это да! Четыре классных вагона, один перевернулся совсем, а другие с откоса ссыпались. Немцы – в окна, но, по-моему, никто не ушел.
– Послушайте, – сказал Володя, – вы же обещали мне рассказать про этого немца-доктора.
– А да! – нахмурился Цветков. – Но понимаете, какая идиотская штука. В войну трудно думать о таких вещах: мешают размышления. Мне-то еще ничего, а вот таким натурам, как вы, оно просто, я предполагаю, вредно…
– Вы только за мое политико-моральное состояние не беспокойтесь!
– Решили зубки показать? – вглядываясь в Володю, спросил Цветков. – Они у вас имеются, я знаю…
Задумавшись, он выкурил подряд две Володины папиросы, хлебнул еще рому и попросил:
– Только, добрый доктор Гааз, не треплитесь сейчас об этом факте. Ни к чему. Понятно?
Он скинул полушубок, потянулся всем своим сильным телом и пожаловался:
– Это негуманно, Устименко. Я с работы пришел, мне спать надо, а тут – рассказывай…
Но Володя видел, что Цветкову уже самому хочется рассказать, что сегодня он непременно расскажет, не сможет не рассказать.
И Цветков рассказал.
Еще в самом начале сентября у одной бабки, лесниковой вдовы, проживающей на так называемой Развилке, захворал внучонок. Мать мальчика была застрелена каким-то пьяным гитлеровцем, отец – в армии. Полубезумная, плохо соображающая старуха с умирающим ребенком на руках пришла в село Заснижье, где расположилась немецкая воинская часть, и, увидев во дворе избы своего кума Левонтия толстого человека в белом медицинском халате, прорвалась в ворота, рухнула перед толстым немцем на колени и, голося, протянула ему ребенка. Толстяк этот и был наш с вами доктор Хуммель, по специальности педиатр, специализировавшийся на детской хирургии. Осмотрев здесь же, во дворе, ребенка, Хуммель ввел ему противодифтерийную сыворотку и велел старухе проваливать. Ни единого человеческого слова он ей не сказал и смотрел, по ее словам, «зверюгой».