Донесённое от обиженных - стр. 5
Перед Зиновием Силычем предстал заросший буйной бородой станичник: вполне примешь за пожилого, но выдают молодые глаза, гладкий чистый лоб. Его спросили: размахивал ли он шашкой лишь ради веселья души или, случаем, и порубливал безоружных? Он невыразительно буркнул:
– Ну.
– Признаётесь, что рубили насмерть наших товарищей?
– Ну!
Зиновий Силыч приостановил дыхание, чувствуя себя как бы в тупике; отхлебнул чаю, обжёгся и вскричал:
– Ну, хорошо! Ну, надо же и объяснить… – повторил за казаком «ну», не заметив этого. Было неуютно от ощущения некой недостаточности, что портила всё дело. Схватил газету, расправил: – Съезд советов, он проходил в Оренбурге, постановил… Слушайте! «Ввести на хлеб твёрдые цены, в кратчайший срок организовать при волостных советах продотряды, не останавливаться ни перед какими мерами для обеспечения хлебом трудящихся…»
Обескуражила мысль: кому он читает? Это же тупица, недоумок! Зиновий Силыч оставил газету и, положив правую руку на револьвер, проговорил с деланно равнодушной суровостью:
– Убью на месте…
Казак смотрел с холодным презрением, и комиссар закричал:
– Увести-и! Следующего!
Этот оказался таким же бородачом, а сложением так и покрепче. Житор, держа обеими руками газету, смерил его взглядом исподлобья.
– За нами вся рабоче-крестьянская Россия! В каждом номере печатается, что трудовое казачество тоже за нас. Сказано – читаю: «Казаки нескольких станиц собрались и решили добровольно сдать советской власти четыреста пудов…»
Станичник громко хмыкнул, обнажив белые здоровые зубы, бросил с упорно-глубокой ненавистью:
– Ваши газетки смердят!
Когда его вывели, заглянул батрак, пояснил:
– Очень регилиёзные! Окромя себя, никому из своей кружки воды не дадут – староверы.
Зиновий Силыч, люто злой, пил чай мелкими частыми глотками и молчал. Батрак сообщил:
– Самый-то богатей Кокшаров, известный враг, сбежал.
– Что-оо?! Давно-о?
– Люди грят: не боле, как недавно. В санях с бабой и с дочерьми.
Комиссар бросился из горницы и стал жестоко, с обидными словечками разносить своих за то, что упустили беглеца. Бывший улан большевик Маракин заметил: полями сейчас не уехать; снег подтаял – лошади увязнут. А по дорогам у саней нынче ход нешибкий: пожалуй, можно догнать… Вскоре из станицы пустились намётом три разъезда, из-под копыт летели ошмётки грязи и мокрого сбившегося в диски снега.
Зиновий Силыч, страстный чаёвник, предавался своей слабости, и когда бывал доволен, и когда злобился. Он успел напиться чаю, по выражению Будюхина, «до горла», как, вбежав, доложили – богатей настигнут. Житор сидел за столом обильно вспотевший, волосы стали словно мыльные. Помощники стояли, ожидая. Выдерживая их в положении молчаливого почтения, он принялся причёсываться: на волосах после гребня оставались влажные борозды.