Донесённое от обиженных - стр. 6
– Поглядим его хозяйство! – Встал, вдел руки в рукава поданной Будюхиным шинели.
К прошлому урожаю Кокшаров поставил новый амбар взамен старого подгнившего. Пересекая двор, Житор посматривал на прочную постройку и нехорошо улыбался. Позади шёл хозяин, сопровождаемый отрядниками, что держали винтовки наперевес. Он вдруг забежал вперёд и встал в распахнутых дверях амбара – немолодой, в самотканых штанах, в изрядно поистёртом нагольном полушубке. Комиссар посерьёзнел, спрашивая:
– Всегда одеваетесь под бедняка?
– Одет, как привычен! Беднее других я не был, но и в богачи не вышел, – казак уведомил с кажущимся безразличием: – У меня пятьдесят две десятины земли.
Житор со звенящей злостью произнёс:
– Мало? А в средней полосе мужик при пяти десятинах – счастливец!
Кокшаров хотел ответить, но тут батрак, быстро толкнув его, проскочил в амбар, устремился к сусекам.
– Вот он – хлебушек отборный! И это не богачество?
Хозяин ринулся за ним, с размаху треснул кулаком по затылку, схватив за волосы, развернул к себе, сжал горло:
– Я тя, х…ету, сроду не нанимал! Что затрагиваешь?
Батрак выкрикнул во всю силу лёгких: – А-ааа! – и захрипел. Красные ударами прикладов свалили казака. Когда он поднялся с окровавленной головой, его схватили за плечи; комиссар указал на батрака, что уже жадно рылся в россыпи зерна:
– В первую очередь ему будет уделено от твоей земли!
Кокшаров вмиг выдрался из полушубка, оставив его в руках отрядников, протянул руки к лицу Житора, ухватил за ухо. Маракин, дюжий сноровистый кавалерист, взмахнул шашкой: лезвие рассекло локтевой сустав – казак вскинулся всем телом, стал заваливаться… Маракин рубнул вторично – рука ниже локтя отделилась, из культи густо ударила кровь.
Комиссар, прижимая ладонью едва не оторванное ухо, приказал перетянуть жгутом культю упавшего в беспамятстве. Один из красногвардейцев, трогая носком ботинка отсечённую руку, спросил:
– А это куда?
Зиновий Силыч повторил как бы в изумлении:
– Куда это? Родным отдать!
Жена Кокшарова сама не своя стояла во дворе у саней; с нею дочери – лет шестнадцати и лет десяти. Что произошло в амбаре – не видели. Батрак разгорячённо подбежал, протянул казачке синевато-серую отрубленную руку мужа, осклабился:
– Отпойте и упокойте!
Воздух резнули жуткий вопль и истошный детский плач.
Комиссар возвратился к пятистенке, где у овчарни ожидало восемнадцать приговорённых. Казак, на допросе не сказавший ничего, кроме «ну», и другой, белозубый, были посланы под охраной – приволочь Кокшарова. Они взяли его на руки и бережно принесли.