Домой - стр. 121

Володя, потрясенный, застыл у дверей. Он толком ничего не понимал. Решившись, он тихонько вошел в гостиную.

– Здравствуй, папа.

Отец повернулся, невидяще посмотрел на сына и продолжил:

– И самое страшное, Соня, что это повсюду. Комитеты, самоуправления, депутаты, парламентарии…

– У Володи сегодня директора свергли в гимназии, – вставила Эля.

Отец криво усмехнулся.

– И кто гимназией будет управлять? Володя?

Володя вдруг почувствовал жгучую обиду. Зачем отец так говорит? И, толком не понимая, что он говорит, он выкрикнул:

– А может, и я! Потому что свобода! И революция! А если тебя выгнали с завода, то ты плохо… ты… с рабочими… ты за режим!

Отец резко встал и сделал шаг к сыну:

– Молчать!

Володя не понял, почему огнем вспыхнула правая щека. Поднеся руку к лицу, он недоумевающе посмотрел на отца.

– Пошел вон, – брезгливо бросил тот.

Володя бросился прочь.

Весь вечер Володя просидел в своей комнате. Из гостиной слышались голоса, но он не прислушивался.

Обида точила его, не давая успокоиться. Но к этой обиде примешивалось что-то еще, что Володя сам не мог себе объяснить. Каким уставшим, погасшим, непривычным был отец. Что там говорили рабочие – убирайся, прошло твое время? Папа – мучил рабочих? Да, он дома он требовательный, строгий, наверное, такой и на заводе, но он никого не мучает.

Вечером Володя подошел к отцовскому кабинету и постучал. Услышав глухое «да», он вошел и остановился на пороге.

– Спокойной ночи, папа.

– Спокойной ночи.

Мальчик повернулся, чтобы выйти, но остановился. Немыслимо было вот так уйти, оставив отца и не выяснив того, что так мучило.

Отец поднял голову.

– Ты что-то хотел?

Володя помолчал. Наконец он решился.

– Да. Папа… я хочу попросить у тебя прощения.

Яков Моисеевич удивленно поднял голову. Заставить сына извиняться было практически невозможно.

– За что?

– Я тебя обидел.

Инженер горько усмехнулся.

– Ну так революция же… свобода. Все говорят что хотят, делают, что хотят.

– Папа, не надо так, – попросил Володя, – я не понимаю. Правда не понимаю. Ты знаешь, директор… он же нас грыз! Если пуговица оторвалась – неделю остаешься час после уроков! Если опоздал хоть на минутку – в журнал записывают! А мы ведь тоже люди! Маленькие, но тоже люди, папа!

Альберг серьезно посмотрел на сына.

– Ну хорошо, а что теперь? Теперь ты будешь ходить без пуговиц и опаздывать на уроки? В этом твоя свобода?

Володя молчал. То, что казалось таким ясным на собрании, сейчас выглядело совершенней чушью.

– Что вас не устраивало? – продолжал отец, – ты учишься в одной из лучших гимназий города. Тебе не нравится, как тебя учат? У тебя плохие педагоги? Чем провинился перед тобой директор? Тем, что требовал приходить вовремя и в подобающем виде? Ты за это требовал его свержения?