Дом на краю света - стр. 33
– Сколько может стоить ваш дом? – спросил он.
– Скорее всего, недорого, – ответил я. – Мы не богаты.
– Я бы хотел когда-нибудь жить в таком доме, – сказал он, протягивая мне косяк.
– Да брось ты, – сказал я.
У меня были для нас другие планы.
– Серьезно, – сказал он. – Мне нравится.
– Нет, – сказал я. – Просто ты сейчас под кайфом. На самом деле ты так не думаешь.
Он затянулся. Курил он красиво – изящно, почти по-женски придерживая косяк большим и средним пальцами.
– А я все время буду под кайфом, – заявил он, – чтобы мне всегда нравился этот дом и Кливленд и вообще чтобы все было, как сейчас.
– Ну, есть и другие способы прожить эту жизнь, – ответил я.
– Нет, скажи, а неужели тебе здесь не нравится? Я не верю. Ты сам не понимаешь, что у тебя есть!
– Понимаю, – сказал я. – У меня есть мать, которая каждое утро спрашивает, что именно я хотел бы съесть на обед, и отец, который почти не вылезает из своего кинотеатра.
– Да… – ухмыльнулся Бобби.
Его широкая в запястье рука, покрытая светлыми волосками, лениво покоилась у него на колене. Просто и небрежно, словно в этом не было ничего особенного.
Мне кажется, я знаю, когда моя симпатия переросла во влюбленность. Однажды ранней весной мы с Бобби сидели в моей комнате, слушая “Грейтфул дэд”. Это был обычный вечер моей новой жизни. Бобби передал мне косяк, я взял его, а он, убирая руку, недоуменно взглянул на темно-каштановое родимое пятно на внутренней стороне запястья. По-видимому, за все прожитые им тринадцать лет он никогда не замечал его, хотя я обращал на него внимание уже не раз: смещенная немного вбок небольшая пигментная клякса вокруг сеточки вен. Родимое пятно удивило его и, как мне показалось, чуть испугало. Он осторожно дотронулся до него указательным пальцем правой руки с выражением какой-то детской капризности на лице. И тут, как бы уловив спектр его переживаний по поводу этого крохотного несовершенства, я вдруг осознал, что он живет внутри своей плоти так же и с тем же самым смешанным чувством смущения и любопытства, как я – внутри своей. До этого я думал – хотя никогда бы в этом не признался даже себе самому, – что все остальные немножко ненастоящие; что их жизнь – это некое сновидение, составленное из отдельных фрагментов и настроений, похожих на мгновенные снимки – дискретные и однозначные. Бобби прикоснулся к своему родимому пятну со страхом и нежностью. Вся сцена заняла несколько секунд, и драматизма в ней было не больше, чем, скажем, в эпизоде с человеком, взглянувшим на часы и присвистнувшим от удивления. Но в этот момент Бобби как бы открылся мне. Я увидел его. Он был здесь. Вот сейчас он жил в этом мире, потрясенный и слегка испуганный самой возможностью находиться здесь, сидеть в этой комнате, обитой сосновыми планками.