Дни в Бирме. Глотнуть воздуха - стр. 65
Элизабет смотрела на танец со смесью изумления, оцепенения и смутного ужаса. Отпив щербет, она подумала, что он похож на масло для волос. На циновках у нее в ногах спали три бирманские девочки, положив головы на одну подушку, и их овальные личики напоминали кошачьи мордочки. А Флори говорил под музыку полушепотом на ухо Элизабет, комментируя танец.
– Я знал, вам будет интересно, поэтому я и привел вас сюда. Вы читали книги, вращались в культурных кругах, вы не такая, как все мы здесь, несчастные дикари. Это достойно внимания, несмотря на всю вычурность, не правда ли? Только взгляните, как двигается эта девушка, взгляните, как она странно выгнулась вперед, словно марионетка, и как ее руки от локтей крутятся, словно кобры, готовые нанести удар. Это гротескно, даже уродливо, где-то намеренно уродливо. И в этом есть что-то зловещее. Во всех монголоидах есть нечто дьявольское. И все же, стоит хорошенько присмотреться, и увидишь, сколько в этом искусства, сколько веков культуры! Каждое движение, что совершает эта девушка, было отточено и передано через бесчисленные поколения. Стоит только хорошенько присмотреться к искусству этих восточных народов, и увидишь это – культуру, простирающуюся в глубь веков, практически в неизменном виде, до начала времен, когда мы еще ходили в шкурах. Каким-то образом, неподдающимся определению, вся жизнь и дух Бирмы выражается в том, как эта девушка выкручивает руки. Смотришь на нее и видишь рисовые поля, деревни с тиковыми рощами, пагоды, лам в желтых робах, волов, плывущих по реке ранним утром, дворец Тибо…
Музыка смолкла, и он резко замолчал. Были такие предметы (к ним относился и танец пуэ), которые побуждали его выражаться вычурно и сбивчиво; но теперь он осознал, что говорил, как герой романа, причем не самого хорошего. Он отвел взгляд. Элизабет слушала его в напряженном недоумении.
«О чем вообще говорит этот человек»? – была ее первая мысль.
Более того, она не раз уловила ненавистное слово «искусство». Ей вдруг подумалось, что она совершенно не знает Флори и что поступила неразумно, пойдя с ним одна. Она огляделась – кругом было море темных лиц и ярко горевшие лампы в сумерках – эта странная картина ввергла ее в смятение. Что она вообще здесь делает? Разве подобает ей сидеть вот так среди черных, почти касаясь их, дыша чесноком и их потом? Почему она не в клубе, с другими белыми? Зачем этот Флори привел ее сюда, в эту толпу туземцев, смотреть это гнусное дикарское зрелище?
Музыка снова ударила, и девушка продолжила танец. Ее лицо было так густо напудрено, что блестело в свете ламп меловой маской с живыми глазами. Это мертвенно-белое овальное лицо и марионеточные движения сообщали ей нечто чудовищное, демоническое. Музыка сменила темп, и девушка запела хриплым голосом. Пение было стремительным, хореическим, и задорным, и неистовым. Толпа подхватила его, и сотня голосов принялась скандировать простой мотив. А девушка, оставаясь в странной согнутой позе, развернулась и стала танцевать, выставив ягодицы на всеобщее обозрение. Шелковая лонджи блестела, как металл. Продолжая вращать руками и локтями, девушка покачивала туда-сюда пятой точкой. Затем – поразительное мастерство, которому и лонджи не помеха, – она стала крутить ягодицами по отдельности, в ритме музыки.