Дневник - стр. 6

Кости ломило так, будто я пережил удар неподъемным рюкзаком Игоря Козлова, и в миг вспомнил: так оно и было. Показалось, что на долю, совсем на крошечную часть секунды меня покинула память. Мне это не понравилось, такого со мной еще не происходило.

Я тебя запомнил, Игорь Козлов. Я запомнил твое лицо раз и навсегда! Я запомнил твой поступок.

Я встал на корточки, с трудом поднялся на ноги и направил обессиленное тело к классному кабинету, где Наталья Николаевна со стихотворения про листочки и облака, наверняка, перешла к их составу и всем прочему. Я сделал шаг и заметил еле заметную капельку. Наклонившись, подумал, что это кровь, а ткнув в нее пальцем, убедился в этом на сто процентов. Я осмотрел ладони, ощупал вдоль и поперек лицо, провел под носом, но не обнаружил ни крови, ни ее источника. «Подумаешь! Раны на мне заживают, как на…» – не успел я подумать, на ком быстро заживают раны, как увидел в метре от предыдущей еще одну каплю, а за ней – еще и еще.

Я пошел за этими капельками, как за волшебным клубком из сказки, которую НН (Наталье Николаевне) еще предстоит представить на обозрение моим одноклассникам. Мне же эту сказку часто рассказывали родители перед сном. Капли провели возле двери нашего класса, возле двери параллельного, свернули по коридору, где на стенах установлены шведские стенки, с одной из которых я чуть было однажды не упал. Перед лестницей, ведущей на первый этаж, рядом с учительской, было пятно побольше предыдущих, скорее напоминающее размазанную по полу каплю красной гуаши. Этот кровавый клубок привел меня не в учительскую, а спустил по лестнице, на перилле которой я заметил кровавый отпечаток ладони, на первый этаж. Капли закончились у женского туалета.

Я оглянулся. Вокруг все еще никого не было, кроме уборщицы, медленно крадущейся ко мне с другого конца школьного коридора. Это была бабуля, сменяющая другую бабулю. К слову, молодых уборщиц в нашей школе я еще не видывал. Она плавно вырисовывала узоры на полу своей шваброй, сделанной на скорую руку из двух сколоченных перпендикулярно длинной и короткой досок и какой-то тряпки, похожей на замызганную футболку своего внука… или сына… может, мужа. Уборщица окунала швабру в зеленое ведро, отжимала тряпку, и я видел, как темная, мутная вода стекала по ее морщинистым рукам и попадала в сосуд. Мне было жалко ее, эту сгорбившуюся старушонку, пытающуюся хоть как-то удерживаться на плаву в мире, в котором без средств на существование, без связей, без хитрости и без обмана прожить могут только тараканы, и я не о насекомых.