Девять дней начала света - стр. 20
Остервенело кромсаю волосы от корней поднятыми с земли ножницами.
Сразу откуда-то, как чёрт из табакерки, выскочил Муртазавр и уставился на меня гротескно вытаращенными глазами. А Татьяна уже летела от дома, плаксиво причитая на бегу. Ещё через мгновение ножницы оказались в её руках, а затем – на земле, отброшенные туда с таким отвращением и ужасом, словно были гремучей змеёй. Муртазавр увидел их и его лицо потемнело.
Дальнейшее произошло очень быстро, так, что я не успела сразу вмешаться. Муртазавр издал свой фирменный рёв, и, повинуясь этому рёву, перед ним моментально возник испуганный племянник. Он, смуглый и черноглазый, с растрёпанными волосами, с втянутой в плечи головой, походил на нахохлившегося воронёнка. Рёв усилился и звучал на таджикском языке, так что я не поняла ни слова, но догадалась, что мальчишка-садовник огребает от дядюшки за мою криво остриженную голову. Точнее, за брошенные без присмотра ножницы, что было, конечно, совершенно несправедливо, ведь откуда пацан мог знать, что его рабочим инструментом кто-то вдруг воспользуется в парикмахерских целях!
– Бестолочь! Недоумок! Позор своего отца! – прогремело уже по-русски, и это вывело меня из оцепенения.
– Он не виноват! Мне просто надоели волосы, я бы их и так отрезала, неважно чем!
Муртазавр умолк на полуслове и вперил в меня испытующий взгляд, словно почувствовал ложь. И я действительно солгала, потому что на самом деле свои волосы любила. Они были натурального пшеничного цвета, а летом выгорали на солнце до оттенка благородной платины, которого не в каждом салоне получится добиться. Они завивались в игривые кудряшки, лёгкие, как пух. Они быстро росли и блестели даже при тусклом освещении. Но они также напоминали мне о той хорошенькой девочке в джинсовых шортиках и белых кроссовках, которой больше не существовало. А кому и зачем нужна эта роскошь без неё? Для чего? Украшать инвалидное кресло?
Муртазавр осуждающе закачал головой и зацокал языком, зато перестал орать, а потом и вовсе по-медвежьи тяжело ушагал прочь, больше не взглянув на поникшего племянника.
Зато отмерла Татьяна. Стараясь незаметно, как ей казалось, всхлипывать, она наклонилась и принялась собирать с дорожки локоны моих волос, живописно рассыпавшиеся вокруг кресла.
– Жалость-то какая… Такую красоту… – расслышала я, и уже собралась укатить прочь, чтобы не заразиться её горьким сожалением, но тут маленький садовник, преисполненный чувством вины за то, в чём виноват не был, кинулся помогать Татьяне, и вдвоём они устроили вокруг меня такую суету, что выбраться из её круга на массивном кресле стало невозможно. Пришлось остаться и наблюдать за тем, как это странная парочка подбирает с земли каждый мой волосок, словно он представляет немыслимую ценность. Когда же наконец Татьяна выпрямилась, сжимая в руке спутанную копну неровно обрезанных прядей и забрала у мальчишки то, что успел собрать он, мне уже расхотелось возвращаться в дом. С чего бы? Погода по-прежнему стояла чудесная, а голове стало так приятно легко, что я пожалела о том, что не додумалась подстричься раньше.