Детство - стр. 19
Какой-то арбакеш сгружает на улице с арбы песок и уезжает. Я мчусь туда, словно это не песок, а золото.
Бабушка расстилает во дворе кошму, старательно обметает ее веником. Она очень любит выбивать кошмы, поливать и подметать двор, и вообще все, что связано с движением. Такая уж она неугомонная.
Дед встает, осторожно сходит с террасы, усаживается на приготовленное бабушкой место. Он только что рассказывал о разных событиях своего времени, вспоминал случая из жизни и теперь сидит, скрестив ноги и задумчиво потирая колени.
– О!.. – качает он головой. – Жизнь, она, как вода, в один миг промчалась-миновала! И счастливая пора моя миновала, и верблюды, и деньги – все прошло, все миновало. А было время, блаженно покачиваясь на верблюде, я водил караваны и в Чимкент, и в Сайрам, и – слышите! – в самую Каркару! И вот прошла моя пора. Пожил я, побывал, повидал, а теперь – был бы Таш жив, здоров.
Бабушка расстилает с краю кошмы небольшую, стеганную, на вате, подстилку, заново завязывает платок на голове и с клубком ниток в руках присаживается возле деда.
– Да, жизнь проходит, и счастливая пора минует в единое мгновение. Теперь дал бы бог Ташу здоровья покрепче, да детишек побольше – вот о чем моя молитва. – Она задумывается на минуту, вздыхает. – Только вот нет у нас ни клочка усадьбы за городом, ни хотя бы двора чуть попросторнее. Ютимся в этом дворике. Величиной с ладонь…
– Э-э – машет рукой дед, не поднимая задумчиво опущенных глаз. – нашла о чем говорить! Вся жизнь прошла на коне, на верблюде. И в дождь и в снег по горам, по степям скитался. Добывать на жизнь – дело не легкое, эх-хе!.. – И, видимо позабыв, о чем шла речь, продолжает с увлечением: – Лошадь, она, должен сказать, редкостная тварь. Конь в горах, в степи – вернейший друг человека. Так и кажется, что сердце коня бьется вместе с сердцем всадника. Я сам много раз испытал это в своих странствованиях. Даже навоз коня – сокровище. На кизяк ли употребишь его для очага, на другое что. Особенно в дехканском хозяйстве – навоз, что редкостный перл. Слыхал я, будто и у лекарей конский навоз ценится чуть ли ни на вес золота. А кумыс кобылий – из лекарств лекарство. Эх, был бы он сейчас, припал бы к чаше с жадностью – и пил бы, пил!.. Особенно в бою или на улаке конь – бедняга – прямо-таки в ярость впадает. Думается, что и радости в коне больше, чем в человеке. Особенно, если на иноходце едешь – благодать! Коней-орлов, иноходцев повидал я довольно, вспомнишь – и то радостно. Говорят, и у святого Али был конь, Дульдуль, как орел, стремительный. – Помолчав немного, дед вдруг вспоминает о верблюдах. – Однако и верблюд в степи, скажем, или в пустыне, к примеру, что великая река – все ему нипочем. В степи ему довольно сухой колючки. Три дня, четыре дня едешь по пустыне, ни капли воды, а он, бедняга, терпит. Солнце палит, как в преисподней, а верблюду – хоть бы что! Из молока верблюжьего напиток делается, кумран, приятный на вкус. Довольно видал я, довольно пивал. Помнишь, старая, вдруг верблюдица наша разродилась? Ребятишки, женщины так радовались! Что конфетка с бахромой верблюжонок был, помнишь?