Четыре сезона - стр. 9

Просто как дважды два. И человека упекают в Шоушенк до конца его дней – по крайней мере, до того дня, когда он перестает ощущать себя человеком. Через пять лет его впервые заслушали на комиссии по условно-досрочному освобождению, и с этого момента его дело регулярно заворачивали, при том что он был на самом хорошем счету. Когда в личной карточке записано убийство, освобождения ждут долго – так же долго, как капля точит камень. В комиссию здесь входит семь человек, на два больше, чем обычно в таких заведениях, и у каждого сердце – кремень: легче добыть воду в скале, чем пробиться в их сердца. Этих молодчиков не купишь, не умаслишь, не возьмешь на слезу. Наша комиссия всем дает от ворот поворот. В случае с Энди на то были особые причины… мы к ним еще вернемся.

У меня был свой человек, Кендрикс, отрабатывавший один должок, который за ним числился еще с пятидесятых и который он сумеет погасить только через четыре года. Причитающиеся мне проценты я брал с него в основном информацией – в моем деле надо всегда знать, откуда ветер дует, или тебе крышка. Так вот, этот Кендрикс получил доступ к документации, которая, как вы понимаете, не валяется на видном месте, тем более в нашей вонючей мастерской по изготовлению номерных знаков.

Кендрикс сообщил мне, какой бывал расклад голосов, когда комиссия отклоняла ходатайства Энди: 7–0 в пятьдесят седьмом году, 6–1 в пятьдесят восьмом, снова 7–0 в пятьдесят девятом и, наконец, 5–2 в шестидесятом. Последующего расклада я не знаю, зато я хорошо знаю, что шестнадцать лет спустя он по-прежнему сидел в камере номер 14 пятого блока. К тому времени ему стукнуло пятьдесят восемь. Они, конечно, могли расщедриться и выпустить его году этак в восемьдесят третьем. Они дают тебе жизнь, точнее то, что от нее остается. Да, в один прекрасный день тебя могут освободить, только… впрочем, расскажу-ка я вам лучше такой случай.

Был у нас парень, Шервуд Болтон, у него в камере жил голубь. С сорок пятого по пятьдесят третий, когда Шервуд освободился. Он, кстати, не был никаким Любителем Птиц из Алькатраса[3], просто держал сизаря. И имя ему дал – Джейк. Короче, выпустил он его на волю за день до того, как самому выходить. Джейк, понятное дело, словно ждал этого. И вот через неделю после того, как Шервуд покинул нашу маленькую дружную семью, отзывает меня приятель к западной стене дворика, а там птица лежит, такой жалкий серый комочек.

– По-моему, это Джейк, – говорит он мне. – А ты, Ред, что думаешь?

Тут думать не приходилось. Голубь сдох. Надо полагать, от голодной смерти.