Черная рукопись - стр. 5
– Как вас зовут?
– Богдан Евгеньевич Зыменов. Вот моя визитка.
Я тоже представился, хоть и был уверен, что мое имя собеседнику знакомо, и принял у него из рук белую прямоугольную карточку с черным текстом на ней, после чего уточнил:
– Вы специалист по гриму?
– Первоклассный.
– Но разве гримеры гримируют самих себя?
– В моем случае это вынужденная необходимость.
Какой странный и мутный тип, мысленно дал я ему характеристику. А вслух спросил:
– И где, по-вашему, мы с вами встречались?
– О, список длинный: в трущобных кварталах Лавры, где вы часто просыпаетесь в притонах, не помня минувшую ночь, в кабаках Холмового проспекта, где вы проигрываете в карты гонорары за свои сборники и читаете проституткам свою томную лирику, в Канавах, где среди вони, грязи и нечистот вы пару раз участвовали в кулачных боях, организованных главарем одной из банд, у ростовщиков, просящим денег. Встречались мы также в доходных домах и гостиницах, где вы пьете, как вам потом кажется, в одиночестве… хотя… в гостиницах все же пока нет.
Демонстративная осведомленность, которую выказал господин Зыменов, нисколько в тот момент меня не удивила, ведь человек я все-таки известный, и разных сплетен и слухов обо мне ходит довольно много, на что я и указал своему попутчику, продолжая сомневаться, что мы где-либо пересекались.
– И все же я могу убедить вас в обратном, – настаивал он.
Ехать нам было еще долго, а газета, которую я пробовал читать до появления господина Зыменова, оказалась чудовищно скучной (единственная интересная статья раскрывала мрачную тему роста самоубийств в Городе, но углубляться в нее не было настроения), поэтому, рассчитывая хоть как-то скрасить путь, я ответил специалисту по гриму согласием:
– Что ж, попробуйте.
Тут он словно фокусник извлек из своего обтягивающего фигуру сюртука парадоксально огромный талмуд, который ну никак не должен был поместиться под одеждой, не выпирая.
Не мог, но все же поместился, раз он оттуда его достал.
Книга эта была в кожаном болотно-зеленом переплете, и почему-то мерзко, трупно воняла. Когда Зыменов открыл первую страницу, мне даже показалось, будто воздух преломился и задрожал от исходящих от бумаги миазмов.
Я достал из кармана платок и, прикрыв нос, поинтересовался, почему от фолианта исходит такое зловоние:
– Потому что она о вас, – ответил Зыменов и, водя по строчкам пальцем, начал читать.
Во время чтения преобразившийся вдруг голос моего попутчика и его манеры пугали: он то гнусавил над книгой, как над усопшим монах, то, вперившись в меня вспыхнувшим голубым пламенем глаз, бормотал ее по памяти, словно изрекающий пророчества сумасшедший оракул. Произнося диалоги, он со злобной гениальностью дьявола вживался в роль: вот он неотличим голосом и интонациями от моей покойной матушки, вот сыплет колкостями точь-в-точь как соперник по писательскому ремеслу, а вот бросает слова предательства как бывший лучший друг. А вот он – уже почти что я, только черный аурой и какой-то ужасный.