Черная рукопись - стр. 35
Но, пока преградившие нам путь всего-навсего болтают, не буду развеивать их иллюзию, что они в безопасности, решил я. В конце концов, мало ли они от Зыменова и перед нападением скажут что-нибудь важное?
– Что же ты, Володь, мимо-то проехал? – подал теперь голос человек с костылем, подошедший вплотную и остановившийся за нашими спинами. – Видел же Петра Михайловича. Он тебе даже помахал из окна.
Ни от какого они не от Зыменова, огорчился я. Речь шла о Вашаеве. Том ростовщике, мимо которого мы с Лозунговичем проезжали, добираясь на собрание метафористов. Мой спутник тогда заметно распереживался, что всячески пытался скрыть.
– Я очень торопился, – отвечал Лозунгович, – и мне показалось, Петра Михайловича нет дома. У него свет не горел.
– Не лги, малец. Мы не твои друзья-рифмоплеты, и верим только делам. А дело у нас к тебе простое: Петр Михайлович ждет свои деньги. Сегодня. Сейчас.
Тут я вдруг понял, что знаю голос мужчины с костылем.
И, когда обернулся к нему, костыль свой он сразу выронил…
…Мы удалялись от того переулка, где нас ненадолго задержали вымогатели, и Лозунгович ожидаемо вопрошал:
– Что это было? Почему он тебя испугался?
Я не стал рассказывать Володе, что Лис стал хромым благодаря мне, когда точно также, но с куда большей численностью подручных, подкараулил меня, в целях добывания значимых сведений бродящего от кабака к кабаку по Холмовому проспекту, и в отместку за мою полицейскую деятельность напал.
Вместо этого я ответил:
– Нам повезло, Володь. Он меня с кем-то перепутал.
Лозунгович долго противился моей лжи, но в итоге, осознав тщетность своих усилий докопаться до правды, решил просто отблагодарить:
– Не хочешь – не рассказывай. Но все равно спасибо, – сказал он мне. – Даже не знаю, как расплатиться-то с тобой.
– Отдай мне бутыль с опиумом. Утром она мне понадобится, а дома всё кончилось…
…Так сложилось, что мой невроз, будучи весьма разнообразным с точки зрения симптомов расстройством, давно пустил свои гнусные корни в то, что некоторые философы от медицины называют главной плоскостью человеческой личности. В хранилище потайных желаний и скрытых движущих сил. В подсознание.
И, прорастая внутри, невроз все больше и больше его уродовал. Я понимал это по своим кошмарам.
Той ночью кошмары мои были нетипичными и какими-то особенно жуткими, несмотря на то, что чудовищам места в них не нашлось.
В одном из снов я стоял у окна дачного дома, в котором иногда жили мы с Верой до войны, и смотрел на заходящее солнце и багровеющую в его лучах землю.
– Что там? – Вера указала пальцем на бледную выпуклость, образовавшуюся вдруг на обманчиво-красной из-за солнца траве.