Человек на закате - стр. 3

Всё, что во мне когда-то пело,

теперь скрипит и дребезжит.

Я стал податливее хмелю

и чушь, как раньше, не порю,

я был дежурным по апрелю,

а нынче стал – по декабрю.

Старость у разбитого корыта

тоже прячет некую коврижку:

столько мыслей мной уже забыто,

что вполне хватило бы на книжку.

Время залило холодными ливнями

наши костры с их высокими искрами,

очень уж были тогда мы наивными,

в равенство-братство мы верили искренне.

Всё в нашей жизни строго предначертано,

и вольной воли слабо проявление;

когда же предначертанность исчерпана,

даруется свободное дряхление.

Высоким духом не томим,

я виски пью и в ус не дую,

я был дурак, останусь им

и всем весьма рекомендую.

Земля раскроет нам объятья,

лафа засветит перьям прытким,

и наши мелкие собратья

нас обольют сиропом жидким.

Каждый смертный умрёт, как известно,

и душа остаётся одна.

Как бедняга живёт бестелесно?

Что умеет и может она?

Таская возраста вериги,

но в жизнь упрямо влюблены,

мы, как истрёпанные книги,

ума и пошлости полны.

Был век бездушен и жесток,

но я – и с тем умру —

хвалю и славлю свой шесток,

берлогу и нору.

Усохла напрочь суета,

легко душа сдалась остуде,

бурлит густая пустота

в моём мыслительном сосуде.

Ноздря к ноздре и ухо в ухо

бегут соратники по хворям,

а возле финиша старуха

ждёт, сострадая вдовьим горям.

Не гневи, подруга, Бога,

а воздай по чести:

жить осталось нам немного,

но зато мы вместе.

Когда болит и ноет сердце,

слышней шептание души:

чужим теплом довольно греться,

своё раздаривать спеши.

Полезно думать о добре:

ко мне вернулось вдруг везение,

и сочинилось в декабре

стихотворение весеннее.

О подвигах в запале вспышки гневной

всё время мы читаем или слышим;

подвижничество жизни ежедневной

по мужеству стоит намного выше.

В духовность не утратили мы веру,

духовность упоительно прекрасна,

но дух наш попадает в атмосферу,

а это ей совсем не безопасно.

За душу, мне когда-то данную,

уже незримый бой кипит,

и слышу я то ругань бранную,

то шелест крыл, то стук копыт.

Покой житейский неустойчив,

отсюда пьянство и бессонница:

едва нальёшь, ремонт закончив,

опять покой трещит и клонится.

Мы все – особенно под мухой —

о смерти любим чушь нести,

кокетничая со старухой,

пока она ещё в пути.

Я старился, нисколько не взрослея, —

ни ум не обострялся мой, ни бдительность,

что стыдно и позорно для еврея,

которому пристойна рассудительность.

Сменилось легковесное порхание

тяжёлой стариковской хромотой,

храню я только лёгкое дыхание,

с упрямой изъясняясь прямотой.

Я часто думаю о смерти,