Чада, домочадцы и исчадия - стр. 5
Мои джинсы.
Моя рубашка.
Я смотрела на себя, идущую мне навстречу.
...со стороны я оказалась непривычной — в зеркале я привыкла видеть себя красивее. Даже не красивее — милее. А так — черты лица резковаты, взгляд вроде бы рассеянный, спокойный, но жесткий…
Темные, густые волосы цвета мореного дуба собраны в косу. “Коротковата!” — каркнуло что-то внутри.
Голубая рубашка облегает вполне приятные округлости, любимые джинсы удачно сидят на стройных бедрах…
“Тощевата!”
Я разозлилась — и я прошла мимо. Я проводила себя взглядом — и я подобралась. И словно что-то внутри себя отпустила. И тут же ощутила, какое оно огромное, могучее и необоримое(?). Чары, что выплетались мной с болью, с любовью, с душевной мукой, с отчаянной надеждой, равзорачивались медленно, но неостановимо.
Всё. С выбранного пути уж не свернуть…
Меня вышибло из этого мира, только крылья успела расправить, чтобы смягчить рывок…
Крылья? Рывок?..
Но сон уже катился дальше — как убежавший от бабушки Колобок.
Колобок-Колобок, что ж тебе дома не сиделось?
А потому что есть время сидеть в родительской избе на окошке — а есть время взрослеть, своей дорогой идти.
Так у Колобка не очень хорошо вышло!
Так он поспешил — а ты засиделась!
Я не хотела, мне не нравилось, чем закончилась сказка для Колобка — только зрело, зрело в душе странное чувство, что моего желания никто не спросит. И что назад мне уж не воротиться...
Теперь я была в избе — в той самой, в которой не так давно познакомилась с Гостемилом Искрычем — и сверху-из угла смотрела, как поднимается по лесенке седая старуха со строгим лицом, как выкатывается из-за печи ей навстречу домовой, но она останавливает его одним жестом. И только кот, чернющий, щурил желтые глаза с лавки.
Меня потянуло за ней наверх, как воздушный шарик на веревочке.
Старуха двигалась по комнатке (в памяти назойливо вертелось слово “горница”) как-то рывками. Перебирала вещи в сундуках — серьезных, окованных металлом, с замочными скважинами и даже на вид неподъемных. Перекладывала вещи, явно одежду, только незнакомого вида, что-то убирала поглубже, другое поднимала повыше — а кое-что и вовсе бросала себе за плечо — и это, брошенное, исчезало, словно пересекало какую-то невидимую черту. В другом сундуке обнаружились мешочки, да сверточки, да скляночки, да… да чего там только не было. Вот только я не понимала что это всё такое.
Сундуков было много, они выстроились вдоль стен, оставив место лавке только у окошка. А в центре комнаты царил стол. И на нем лежала книга. Когда старуха взяла ее в руки… выражение лица у нее сделалось такое, с каким глядит на родного ребенка любящая мать.