Брат мой Авель - стр. 36
Авель улетел в Тель-Авив с четырьмя своими товарищами (ударник, гитара, клавишник и звукооператор). Пришлось всем оплачивать перелёт и подъёмные. Транспортировка аппаратуры также влетела в копеечку. Авеля поддержала мать, выразившая полную солидарность с таким решением сына.
Отцу Авель написал уже из Тель-Авива.
«Напрасно, – ответил тот. – Торонто лучше. На Ближнем Востоке скоро разразится такая война, что столкновение русских друг с другом покажется миру сущей ерундой. Так что берегись».
Этим заявлением участие отца в делах сына не ограничилось. За сообщением последовала значительная сумма денег, а ещё позднее в аэропорт имени Бен-Гуриона приземлился так называемый «директор». Очередной клеврет и спасатель. Безымянный, никогда не выходящий из тени человек, оказался талантливым администратором и скоро дела артиста A'vel и его труппы пошли в гору. Оригинальное исполнение советских песен на русском языке чрезвычайно понравилось жителям крошечного Израиля. A'vel – теперь он даже мысленно именовал себя таким образом – разъезжал с юга на север и обратно вдоль средиземноморского побережья. Он завёл блокнотик с листами в клетку, на которых вместо автографа или контрамарки рисовал брошенный в Харькове «ягуар». Эти его автографы пользовались таким же успехом, как песни Соловьёва-Седого, Фрадкина и Пахмутовой в его исполнении. Сборы группы становились всё богаче, а отели, где они останавливались всё комфортабельней. A'vel уже подумывал о покупке собственно жилья. Только с локацией никак не мог определиться. Север Израиля с его пустоватыми городами его не устраивал. «С Хезболлой не шутят», «Хезболла – серьёзные ребята» – так говорили израильтяне. Эти слова и безлюдье городов на севере Израиля – вот всё, что напоминало о словах отца, пророчивших войну на Ближнем Востоке. Тель-Авив раздражал Авеля своей мусорностью. Яффо – город для очень богатых, а Авелю не хотелось одалживаться у отца. Он остановился бы на Ашдоде, но жильё в первой прибрежной полосе так же дорого, как в Яффо, а иные варианты душу не радовали. Шагая по бесконечному пляжу, вдыхая средиземноморский бриз, Авель с замиранием сердца вспоминал дачу бабушки под Харьковом, густую тень в зарослях акации, цветущий жасмин, сирень, яблочный и медовый Спасы, купание в зеленоватой воде лесного озера. В детстве лето под Харьковом казалось ему порой слишком жарким, но что такое северное лето по сравнению с пышущей зноем Святой землёй?
В Израиле лето длится восемь-девять месяцев. Остальное время царит весна. Зимняя одежда не нужна. Жизнь под раскалённым небом однообразна: либо тепло, либо жарко. Население Израиля, вне зависимости от того, арабы это или евреи, одинаково воинственно и меркантильно. И арабы, и евреи – все на одно лицо, как цыплята из одного выводка. Если уж строить собственную, отдельную от отца жизнь, то где-нибудь на среднерусской равнине, между Харьковом и Белгородом, среди яблонь и акаций, под пение соловьёв, без суеты. И чтобы дом с окнами в поле, а за полем сизая полоска леса. И лес и после всегда разные: зима, весна, лето, осень – всё разные настроения, разная пища, иной образ жизни. Но как же быть ему, Авелю, если именно сейчас в его родных местах злые люди раскочегарили такую кровавую баню, каких давно не бывало? Да и где взять подходящую женщину? Ведь без женщины дом с окнами в поле так же пуст, как вечно жаркий Израиль.