Бездна зверя - стр. 4
Она была маленькой невзрачной женщиной с короткой, наполовину седой стрижкой и светлыми, почти бесцветными глазами, в которых осела толстым слоем библиотечная пыль. Сейчас я вспоминаю её и осознаю, что ей было всего-то чуть за сорок. Но тогда она казалась мне такой же старушкой, как те бабули на лавках. Разве что без платка и без лавки. Нина Михайловна сидела в большом неудобном кресле, которое страшно скрипело, пока она заполняла мой формуляр и выдавала книги или журналы. Сегодня она невзначай подсунула мне вместе с «Новой Польшей» другой литературный журнал. Я взял из вежливости и направился в читальный зал.
Здесь было прохладно, несмотря на знойный день. Я листал «Новую Польшу» страницу за страницей. В углу дул вентилятор, других желающих насладиться чтением в такой солнечный день не нашлось. Я сидел один, втихаря грыз яблоко. Нина Михайловна не разрешала есть в читальном зале, но я был аккуратен, и к тому же вряд ли она следила за мной пристально. Я был из тех редких юных мальчишек, которым интереснее книги, чем мордобой со сверстниками. Покончив с яблоком и «Новой Польшей», я решил всё-таки заглянуть в другой журнал. Он был тонкий, из шершавой газетной бумаги, но совсем новый. Литературные журналы вообще не пользовались спросом. Дамские глянцевые журналы брали часто — из-за рецептов блюд, выкроек платьев, дурацких гороскопов и бессмысленных психологических тестов. Я если и брал в руки такой журнал, то лишь ради картинок красивых женщин в купальниках. Но даже самые безупречные фигуры и наряды не могли возбудить моё воображение настолько, насколько это делал художественный текст. Буквы превращались в бесконечные новые миры, где я был вправе дорисовать что угодно. Фотографии не сотворяли такого чуда. Фотография всегда была законченным образом, который мог нравиться или не нравиться, но никогда по-настоящему не увлекать за собой.
В журнале, который дала Нина Михайловна, не было картинок. Он больше напоминал подшитую скрепками газету. Я наугад раскрыл страницу и уже через минуту не смог оторваться. Я прочёл рассказ, даже скорее литературную зарисовку — маленькую, волнующую, переполненную чувственной страстью мужчины, который наблюдал за девушкой на лугу. Он долго любовался ею, описывал её красоту, восхищался, таял, изнемогал от острой необходимости приблизиться к ней. А она не замечала его, занималась своими делами: принимала солнечные ванны, подставив небу голые плечи, что-то рисовала в блокноте. Рассказчик чувствовал безвольное притяжение, которому не мог противиться. Красота природы, красота молодой женщины, красота внутреннего желания, обуревавшего его, ослепили этого мужчину. Он вышел из своего укрытия, подошёл к девушке, повалил её на землю и овладел ею в несколько минут. Она почти не сопротивлялась, только смотрела в небо застывшими глазами и не проронила ни звука. Автор описал это актом истинной любви, когда он любил её, а она любила его — безымянно, безропотно, молниеносно и вечно в единственном кратком миге совокупления. Когда рассказчик поднялся на ноги и пошёл прочь от девушки, он уже знал, что никогда больше не увидится с ней, но отныне будет любить её всегда. Она осталась такая же красивая и растерзанная лежать под небом, ставшим единственным свидетелем их бессмертной любви. Обоих любовников переполняла легкость и нежность после исполненного долга перед самими собой за то, что они сумели быть настоящими, открытыми своим чувствам и порывам.