Беспризорница Юна и морские рыбы. Книга 2. Белый Ворон приходит сам - стр. 25

Назвать его Крысой – значило оскорбить благородное животное. Какой-то желтый, с всклокоченными редкими волосами, – казалось, одни зубы у него были здоровые, зато уж торчали вкривь и вкось: видно это становилось то и дело, так как он приподымал верхнюю губу в гримасе, словно что-то внутри причиняло ему неясную боль… Не отвечая, бросал по сторонам косые взгляды, – как будто намеревался вместо этого повернуться и броситься вниз, припадая к земле, где и скрываться, в тумане, перебегая от дерева к дереву… И вдруг, словно поняв, что пути к отступлению отрезаны, вскинул глаза – и этот бросок был столь быстр, что кого хочешь заставил бы подумать над тем, что, может быть, умнее было лишний раз его не тревожить: – Мы поехали… все знают, куда.

Последние слова он смял, а взгляд, словно сам себя испугавшись, метнулся вбок.

Толпа – как один – перевела дыхание, – но через мгновение тишина восстановилась, потому что:

– Крыса, – сказал человечек. – Я тебе брат или враг?

– Брат, Накуртка, – быстро ответил Крыса. Но глаза его продолжали лазать между корнями, пока не прыгнули на ствол сосны, где, похоже, окончательно влипли в смолу. Тогда не спускавший с его лица взгляда, от которого испарился бы самый густой туман, открыл рот:

– У тебя нет братьев. Ты – Великая Крыса, и я перед тобой преклоняюсь. Но братьев у тебя нет.

Человечек отвернулся – то есть повернулся. К толпе.

– Боевая Крыса молчит, – сказал он. – Я бы на его месте тоже не стал открывать рот. Почему всегда Крыса должен за всех отвечать? Где Горелая Спичка? Тухлый Помидор? Еще не проспались? Лучи На Повороте? Дает соловьям уроки художественного свиста?

– Он спит. – Это сказал Крыса. Глаза всех присутствующих обратились на него – и лицо Накуртки, чьи губы, изогнутые в роде лука, казалось, не произносили, но лишь придерживали всегда готовые сорваться в свой короткий путь слова – хлесткие, как прутья, и легкие, как петля, – вдруг изменилось, – еще за секунду до того, как взгляд Крысы к нему прыгнул:

– И боюсь, что он не проснется.

Все оледенело на холме.

Люди стояли не шевелясь. Словно никогда не были живыми, а были просто приманки – чик-тук – чучела птиц, – или еще так: стоят деревья, самой поздней осенью, когда уже нечему удивляться и нечего больше терять.

Только беспощадный ветер – Приносящий Снег.

Когда жалобно отшумели после первого порыва ветки, Накуртка разомкнул рот. Тихо-мягко, как пух, который держа в ладонях и присев, чтоб не рассыпался, положил на землю:

– Говори, – сказал он. – И Крыса заговорил: озираясь и щерясь, словно ежеминутно ожидая удара – хотя никто и ничем не препятствовал ему в его рассказе, – и вдруг срываясь в отчаянном устремлении, и тогда всё сыпалось у него изо рта, перегоняя друг друга. Одновременно бросаясь вперед, спотыкаясь и падая: