Авеста Висперад. Перевод А. Г. Виноградова - стр. 3

(Практическое действие этого основного принципа, кажется, время от времени было полезным в замечательной, если не беспрецедентной степени. При Сасанидах низшие классы пользовались большой защитой. Вспомним также необычайное обращение с бедняками во время засухи и голода при Перозе).

Это царство должно было управляться в соответствии с Его святым Порядком, или планом спасения, чтобы оно было пронизано живым благочестием и с конечной целью даровать как Благо, так и Бессмертие. Этот высокий идеал также не был оставлен в качестве абстрактного принципа, чтобы действовать по-своему. Общество было слишком рудиментарным, как всегда, для эффективного выживания неподдерживаемых принципов. По-видимому, существовала компактная иерархическая система, сакраментальным объектом которой был огонь, перед которым с непоколебимым рвением совершало служение жречество; но следы этого очень ограничены в «Гатах», и, по всей вероятности, в их период это было гораздо менее разработано, чем позже. Такова, в очень кратком изложении, система, которая встречается нам как зороастризм в тот период поклонения Мазде, когда Заратустра жил и сочинял гатские гимны. Что касается дальнейшего вопроса: «Кем был Заратустра, когда и где он жил?» разнообразие мнений по-прежнему преобладает, настолько, что в этом отношении я немного отличаюсь даже от своего выдающегося друга и предшественника. Поскольку такие разногласия по поводу «Авесты», однако, являются само собой разумеющимися, я свободно излагаю свои впечатления. Кем же был тогда человек, если вообще был человек, соответствующий имени Заратустры в Гатах? Существовал ли он и действительно ли он был автором этих древних гимнов? Что он существовал как историческая личность, я уже утверждал; а что касается гимнов, приписываемых ему и его ближайшим соратникам, то я также не сомневаюсь. Части этих произведений, возможно, были вставлены, но «Гаты» в целом демонстрируют великое единство, и вставки сделаны в духе оригинала. И что Заратустра был именем личности, в которой сосредоточено это единство, у нас нет достаточных оснований оспаривать. Имя упоминается в самых священных связях, а также в тех, которые изображают действительность страданий пророка; и нет никакой причины, по которой он должен был бы полюбиться человечеству, если бы он не принадлежал тому, кто в присутствии суверена и царства мог запечатлеть свою личность с гораздо более яркой отчетливостью на своих современников, чем тот или иной суверен или кто-либо из его приверженцев. Совершенно исключено, что в «Гатах» присутствует какая-либо подделка, любое желание подсунуть доктрины священному сообществу от имени великого пророка, как в «Вендидаде» и более поздней «Яснее». «Гаты» подлинны в своей массе, в чем, я думаю, сейчас не сомневается ни один ученый. Что касается характеристик этого великого учителя, я имею в виду сами гимны, которые в литературе стоят особняком в своем роде. Насколько нам известно, нигде в их период не было человеческого голоса, который изрекал бы такие мысли. Теперь некоторые из них являются великими общими местами философской религии, но до того о них никто не слышал (agusta). И все же мы должны сказать о Заратустре, как и обо всех наших первых вестниках, что, хотя он предшествует всем, чьи записи дошли до нас, он, вероятно, был лишь последним видимым звеном в далеко вытянутой цепи. Его система, как и система его предшественников и последователей, была развитием. Его основные концепции были высказаны, хотя и не озвучены ранее. Его мир созрел для них, и когда он появился, ему оставалось только произнести и развить их. Я бы не назвал его реформатором; он не отвергает своих предшественников. Старые арийские боги уходят на покой перед духовным Ахурой; но я не думаю, что он специально намеревался дискредитировать их. На мгновение упоминается один из низших, но великое Благоволение, Порядок и Могущество вместе с их результатами в человеческом субъекте, Благочестие Ахуры, воплощенное в людях, и их Благо и Бессмертие, как следствие, вытесняют все другие мысли. Его умственная проницательность так же очевидна из его системы, как и его глубокое нравственное вдохновение. Что же касается его второстепенных характеристик, его образа мыслей и выражения, то мы находим их в высшей степени своеобразными. Он дал нам сочинения, в которых каждый слог кажется нагруженным мыслью, иногда часто повторяющимся и для нас в наши дни очень знакомым; но тогда, когда он писал, можно было бы предположить, что он намеревался «произнести свою темную речь». Краткость доведена до беспрецедентной крайности, в то время как чудесная идея о том, что атрибуты Бога являются Его вестниками, посланными в человеческую душу, чтобы облагородить и искупить, делает его временами настолько тонким, что новейшие ученые не могут сказать, имеет ли он в виду Ашу и Воху олицетворение Манаха. как архангелов, или как мысли и благотворные намерения Божества, воспроизведенные в людях. (Я считаю крайне неудачным, что зендисты ищут в Гатах легкое и естественное выражение, а также выражение обыденных деталей. Только в страстном высказывании их стиль становится простым). Я не могу припомнить ни одного отрывка, в котором Воху Манах, Аша, Кхшатра и т. д. не чувствовалось бы, что они означают именно то, что они обозначают как слова, и в то же время им молятся и просят прийти, как богам или ангелам. Либо это олицетворение чисто поэтическое, что сделало бы его, как это обнаруживается в «Гатах», учитывая их возраст и место, весьма замечательным явлением, либо же, догматически олицетворив божественные атрибуты, Заратустра никогда не забывает выразить почтение, которое выше, чем «уважение к людям», уважение к принципам, которые они представляют. Однако, делая каждое хвалебное утверждение, я принимаю как должное то, что, как я опасаюсь, далеко не всегда признано, а именно то, что читатель хорошо взвесит, в чем заключается вся разница, а именно в очень отдаленном периоде, в который мы обязаны, чтобы поместить «Гаты» и сравнительно грубую цивилизацию, среди которой мы должны предположить, что они были составлены. Мы должны поместить лежащие перед нами идеи в эти рамки времени и места. Если мы этого не сделаем, то, разумеется, мысли и их выражение не будут содержать для нас ничего нового; но с точки зрения отношения, после долгого взвешивания вопроса, я не могу ссылаться на них в каких-либо других терминах, кроме тех, которые я использую, не осознавая, что из-за страха перед преувеличением я отшатываюсь от высказывания того, что я считаю истиной.