Анжелика и ее любовь - стр. 65
Берн не дал себя запугать:
– Вы знаете, почему я вел себя так. Вы незаконно задержали одну из наших женщин, которую имели дерзость призвать к себе, словно… словно рабыню. По какому праву?
– Я мог бы вам ответить: по праву владельца. – И Рескатор продемонстрировал свою самую сардоническую улыбку. – По праву хозяина добычи!
– Но мы доверились вам, – сказал Берн, – и…
– Нет!
Рескатор откинул скамеечку и сел в нескольких шагах от пленника. В красноватом свете фонаря можно было четко увидеть разницу между ними: один тучный, словно какая-то глыба, другой подтянутый, к тому же защищенный латами своей иронии. Когда Рескатор сел, Берн отметил про себя, с каким изяществом и естественностью откинул он полу своего плаща, как бы случайно положив руку на рукоятку своего длинного серебряного пистолета.
«Дворянин… – сказал он себе. – Разбойник, но разбойник знатного рода, в этом можно не сомневаться. Что я перед ним?»
– Нет! – повторил Рескатор. – Вы не доверились мне. Вы не знали меня, вы не заключали со мною никакого контракта. Вы прибежали ко мне на судно, чтобы спасти свои жизни. И я вас принял на борт, вот и все. Однако не думайте, что я отказываюсь исполнить долг гостеприимства. Вы лучше размещены, вас лучше кормят, чем моих матросов, ни одна из ваших женщин или девушек не может пожаловаться, что кто-нибудь обошелся с ней грубо или просто докучал ей.
– Госпожа Анжелика…
– Госпожа Анжелика даже не гугенотка… Я знал ее задолго до того, как она увлеклась чтением Библии. Я не причисляю ее к вашим женщинам…
– Но она скоро станет моей женой! – бросил Берн. – И поэтому я обязан защищать ее. Вчера вечером я обещал вырвать ее из ваших лап, если она не вернется к нам через час.
Он подался всем телом вперед, и цепи, сковывающие его руки и ноги, звякнули.
– Почему дверь пушечной палубы была закрыта на засов?
– Чтобы доставить вам удовольствие высадить ее плечом, как вы это и сделали, мэтр Берн.
Терпение начинало покидать ларошельца. Он очень страдал от своих ран, но душевные и сердечные муки терзали его куда ужаснее. Он провел эти последние часы в полузабытьи, и ему временами чудилось, будто он снова в Ла-Рошели, в своей лавке, с гусиным пером в руке, склонился над расходной книгой. Ему уже не верилось, что была та праведная размеренная жизнь, которую он вел доселе. Все его беды начались на этом проклятом судне с той жестокой ревности, что жгла его, путала его мысли. Он даже не знал, как назвать это чувство, ибо раньше никогда не испытывал ничего подобного. Он хотел бы освободиться от него, словно от одежды, пропитанной отравленной кровью Несса. Он испытал почти физическую боль – как если бы его ударили кулаком, – когда этот человек сказал ему, что Анжелика не принадлежит к их числу. Потому что это была правда. Она пришла к ним, она приняла самое горячее участие в их бунте и их борьбе, она спасла их, когда им угрожала опасность, но все же она оставалась вне их сообщества, была иной породы.