Акулы во дни спасателей - стр. 27
Это была не совсем правда. Ну да, иногда я брал деньги у ей из сумочки, но только когда мне было нужно чуть чуть на что-нибудь важное – отдать долг Роланду, если у меня торговля не шла, может, “Макдоналдс” после тренировки и за день возвращал в четыре пять раз больше, как только у нас с Роландом снова все хорошо. То есть я никогда не брал просто так лижь бы взять.
И я спросил Ноа:
– Тебе-то они зачем?
Он пожал плечами.
– Иногда мне чего-то хочется, понимаешь? – ответил он. – Те же шорты из специальной коллекции “Квиксилвер”. Да хотя бы банку колы купить, не спрашиваясь ни у кого.
Само собой я понимал о чем он.
– Между прочим, – продолжал он, – я зарабатываю нам деньги, за людей, которые приходят за помощью. И имею право взять чуть-чуть из этих денег. В отличие от тебя.
– Ни хрена ты уже не зарабатываешь, – ответил я. – И давно.
– Ну-ну, – сказал он, – наверное, мне надо попробовать выйти на средний балл “С”[47], как у тебя, и так же делать уроки, да?
Мы стояли близко, он вынул руку из маминой сумки и попытался пройти мимо меня в нашу комнату. Но я уперся рукой ему в грудь.
– Стоять, – сказал я. – Не нарывайся.
– Отвали, – сказал он, но взбесили меня не слова. Его глаза были громче рта, я видел то, что он думает обо мне с высока, как будто семья дерево и он знает кто из нас гниль.
И я его ударил. Со всей дури – мой кулак, его нос. Он упал, я встал коленом ему на грудь и хотел ввалить еще. Но он закричал, вышла мама, кажеться из душа. Мы о ней совсем забыли. Завернутая в полотенце, темная гавайская кожа скольская, еще в мыле, длиные волосы въються и блестят, она пыталась удержать полотенце подмышками и одновременно оттащить меня от Ноа.
Чем больше мама дергала меня и орала чтобы я прекратил, тем больше ее руки говорили кто ее любимчик – все эти годы – так что я развернулся и ее тоже ударил. Сильно. В школе я дрался всего пару раз да и то классе в седьмом, так что даже ударить Ноа по настоящему для меня было не обычно, я раньше никогда так не делал. В нашей семье ни кто не разу ни кого не ударил так, как я тогда ударил маму. То есть когда я ее ударил – когда почуствовал яркую искру кости ударившей в кожу, – я понял то, что превращаюсь в какого то не знакомого урода.
Мама, конечно, крепкая. Выпрямилась, до щеки даже не дотронулась, спросила:
– Что ты делаешь?
А я хотел ответить, исправляю ему, но тут мамино полотенце соскользнуло. Я не хотел, но все равно увидил растяжки, густые курчавые волосы у нее на лобке, а когда она наклонилась, ее сиськи обвисли как у козы. У меня живот крутило от стыда. Я по прежнему сидел на Ноа.