Акулы во дни спасателей - стр. 29
– Прости меня, – сказал я маме.
Она пожала плечами.
– Ты ударил как стюардесса, – ответила она. – Видала я драки и жестче, в “Уолмарте” в черную пятницу.
– Я сам не знаю, почему это сделал, – сказал я.
– Я тебе не верю, – сказала она. – Все ты знаешь.
Она была права. Сколько лет этот удар был в моем сердце, и я знал то что она знает. Я все равно что себя ударил.
– Он дурит, – пояснил я. – Я пытался ему исправить.
– Пытался его исправить, – поправила мама. – Дин, ну правда. Говори, как тебя учили.
– Да черт с ним, – ответил я. – Почему я просто не могу попросить у тебя прощения?
– Потому что тебе не стыдно, – сказала мама, мы стояли, смотрели друг на друга, пока я не перестал.
Потом в понедельник вечером матч с Сент-Кристофер, я забил три мяча за пятнадцать попыток и четыре кирпича[53] со штрафной. Все равно что беременый кит, как я обрабатывал мяч. Игра была домашняя но я не чуствовал себя дома потому что наша толпа молчала как на контрольной. Я пытался стряхнуть чуство будто меня побили и тошнит каждый раз как я думал о Ноа, о маме, о семье. Но ничего не получалось, оно прицепилось и преследовало меня по всей площадке.
Сент-Кристофер размазал нас по паркету, за пять минут до конца меня отправили на скамью запасных, на краю скамьи я бросил на голову полотенце, пусть будет темно, глухо и воняет. Перед тем как полотенце закрыло мои глаза я увидел двух скаутов[54] у трибун, они убрали камеры, ноутбуки и направились к выходу.
Может они приходили смотреть не меня.
После Сент-Кристофера я день отдыхал, сидел дома, смотрел спорт. Показывали десятку лучших матчей с мельницами[55] и мячами летящими в корзину поверх рук соперника, попаданиями с одного удара и крюками[56] справа которые отправляют соперника в нокаут, и на каждый такой бросок толпа реагировала криком, как когда то на мои.
Позади меня кто то вошел в комнату и на колени мне шлепнулся целлофановый пакет с моими косяками. Голос Ноа произнес:
– Нашел у тебя в обувной коробке.
Я запрокинул голову, он стоял за диваном, так что я видел его кверх ногами, и я такой:
– Ты теперь в моих вещах шаришься?
– Надо было придумать что-то пооригинальнее обувной коробки. И вообще, – сказал Ноа, – я думал, ты завязал.
Я опустил голову и посмотрел на сладкую пакалоло[57] в папиросной бумаге.
– Ты разве не должен сейчас лечить рак? – спросил я. – Писать шыдевры для укулеле?
– Я думал, ты говорил, что бросил, – повторил он.
– Бросил, – сказал я, и это была правда.
– Если это называется бросил, то мои бздехи не пахнут.
– Так оно и есть, судя по тому, как ты себя ведешь, – сказал я. – Задираешь нос, хотя сам в дерьме по уши. И наверняка в пакете не хватает, потому что ты спер.