Афган - стр. 35
Справа у окна лежал после операции молодой красивый капитан. Тонкое интеллигентное лицо, приятного ровного загара кожа, волнистые густые волосы и резко очерченные красивой формы губы привлекли сразу же внимание Александра, видевшего последнее время только огрубевшие под солнцем и ветром лица солдат и офицеров. Капитан говорил мало, но охотно отвечал на все вопросы Гайдаенко, чаще же его взгляд блуждал по снежным вершинам гор, блеск которых не могли затмить даже мутные стекла окон.
При разговоре с Гайдаенко капитан интересовался делами в Афганистане, не прямо, а исподволь пытался выведать отношение Александра к этой войне, своего же мнения на этот счёт не высказывал.
Напротив койку занимал ветеран, видать, боевой офицер был в то, его, время, а сейчас он сидел, закутавшись в серый больничный халат, и трясся в диком ознобе. На лбу его и кончике носа выступили дрожащие капельки холодного пота. Правая щека ветерана иссечена навечно синими осколками пороха, она дёргается, кривит рот, левая бровь удивлённо приподнята, под ней по-соколиному неподвижен светло-голубой глаз. Глаз невидяще упирается в тебя, загоняет в тупик своей кажущейся проницательностью.
– Может, врача позвать? – тихо спросил Александр, видя мучения ветерана. Тот направил немигающий глаз, как ствол пистолета, в лоб Александра и продолжал молча отстукивать дробь ледяными зубами. Александр повторил предложение.
– Не надо, – ответил ветеран. – Камень идёт, и они едва ли чем помогут.
– Может, какое лекарство дадут?
– Какое тут лекарство. Видать, время пришло.
– Стоит ли так отчаиваться? Мало ли у кого этих камней выходит, – старался приободрить ветерана Александр. – Выйдут и ваши, и будете жить ещё сто лет!
– Нет. Моё поколение ускоренным маршем отходит к последней черте, и редеют на глазах наши цепи. – Дрожь слегка отпустила, и ветеран продолжал тихим голосом: – Да, я уже первый в очереди. Был двенадцатым. Одиннадцать отнесли, теперь мой черед.
– Как это? Почему ваш? – не понял Александр.
– Ерунда это, конечно, но так получилось, что я загадал, когда уходил из армии, что буду двенадцатым из всех, кто меня провожал… И вот месяца нет, как унесли одиннадцатого, Ивана Железнова.
– Но вы-то знаете, что это чушь? – вмешался с возмущением «политик». – Мракобесие какое-то! И это говорит офицер! Коммунист!
– Говорит человек, проживший большую и трудную жизнь и, следовательно, способный предугадать свою судьбу, – не повышая голоса и не обращаясь ни к кому, сказал ветеран и опять затрясся в ознобе.
Скучно было лежать сутками в постели, и рана давала о себе знать острой болью. Порой казалось, что внутри все разрывается, тогда приходила сестра и делала укол, боль отступала, но, тут же, донимали мысли. Чего только не приходило в голову! Иногда хотелось поделиться с кем-то своими думами, да всем было не до них: «политик» конопатил щелочки, подозрительно присматриваясь ко всем, кто просил приоткрыть форточку; ветеран корчился от боли, лязгая ледяными зубами; капитан то и дело уплывал куда-то далеко и высоко. Александру забавно было наблюдать за встречей капитана с его женой. Она приходила каждый день, была такая же красивая, только земная. Сразу же, с порога, едва кинув всем быстрое «здрасте», она устремлялась к своему любимому, быстро целовала и крепко, по-матерински, прижимала его голову к своей груди. Капитан стыдился такого обращения с ним на людях, умоляющим взглядом просил не делать этого, но жена продолжала нацеловывать его, не обращая никакого внимания на присутствующих.