22:04 - стр. 27

Я был бы рад сказать, что осознание этой асимметрии побудило меня – пока я добавлял к блюду, грозившему стать поразительно пресным, соевый соус и перец – к медитации об удовольствии от приготовления пищи моющемуся ближнему, но только я не испытывал тогда особого удовольствия. Я был бы рад сказать на худой конец, что решил отныне стряпать для друзей, быть не только потребителем, но и производителем субстанций, необходимых людям, принадлежащим к моему кругу знакомых, для пропитания и роста. Я был бы рад сказать, что, пока протестующий принимал душ, меня тревожило противоречие между моим декларируемым политическим материализмом и моей неопытностью в этой практической области, в этом виде материального творчества, – но я мог уклониться от этого противоречия или приглушить его, призвав на помощь свою неприязнь к бруклинской бутиковой биополитике, творящей некий сплав заботы о собственной персоне, о здоровом питании с политическим радикализмом посредством непомерных трат денег и времени на стилизованное приготовление пищи. К тому же – как понимать утверждение, что Аарон и Алина приготовили мне эти блюда, если ингредиенты были выращены, собраны, упакованы и транспортированы другими людьми, входящими в величественную и убийственно идиотскую мировую систему? Сознание собственного эгоизма повело меня сейчас, надо признать, лишь к еще большему эгоизму, который выразился в чувстве одиночества, в жалости к себе вопреки тому, что люди так часто готовили для меня, ибо, помешивая овощи в своей маленькой кухне, стоя над плитой в свои тридцать три года, я был подавлен мыслью, что никто в этой фундаментальной сфере человеческой заботы не зависит от меня, что я никого не кормлю, не питаю. «Не покидай меня», – молила по-французски Нина Симон, и, кажется, впервые в жизни – уж не знаю, была ли здесь какая-нибудь логика, – я захотел, остро захотел иметь ребенка.

Но потом отшатнулся от этой мысли, желание отцовства исчезло начисто. Вот, значит, как оно действует, сказал я себе, словно поймал идеологический механизм на месте преступления: пускаешь молодого борца с капитализмом помыться в квартире, которую ты снимаешь за сильно завышенную плату, и, пока готовишь пищу, чтобы поесть с ним вместе, неумолимая сила этого механизма заставляет тебя желать, чтобы твой собственный генетический материал был воспроизведен в том или ином варианте буржуазной семьи: почти карикатурное извращение ценностей под воздействием вина и пения. Сделав этот жест, ненадолго предоставив крохотную часть своего домашнего пространства – ванную – в общее пользование, ты затем тут же претворяешь коллективистскую политическую идею в частный семейный сюжет. И все эти рассуждения – за то время, что ушло на приготовление блюда из крупы со склонов Анд… Тебе знаешь что нужно? Обуздать любовь к самому себе, которую ты наделяешь бытием в воображаемом потомстве, в следующем поколении тебя, любимого, и сделать любовь движущей силой политики: позволить ей распространиться вширь, вылиться в разработку надличностного революционного сюжета в настоящем, в усилия, направленные на совместное сотворение такого мира, где сутью момента может быть нечто отличное от приобретения благ.