1924 год. Старовер - стр. 21
– Человек божий. Зовут меня Иваном.
– Это ты из раскольников?
– Старовер я. Ушел из скита. Решил мир увидеть, – привычно соврал я.
– Из Дубининского, что ли?
Отвечать не стал, а вместо этого тихо забормотал молитву. Верзила хмыкнул, какое-то время молчал, разглядывая меня, потом спросил:
– А чего одет как пугало?
– Долго шел, вот одежа и истрепалась, а та, что на мне, добрыми людьми дадена.
– Ихняя доброта через дырки в твоих штанах видна. – И парень заржал.
Я сделал постное лицо и наставительно произнес:
– Все, что ни сделано, то божий промысел.
– Божий… промысел? Ну-ну. Слышал о тебе краем уха. Меня Федором зовут. Еще прозвище есть. Оглобля, – он думал, что мне будет интересно, откуда оно взялось, но, к его разочарованию, я промолчал, состроив постное лицо. – На прошлогоднюю Пасху драка была. Мне тогда хорошо в ухо дали. Встал с земли, забежал в свой двор, схватил оглоблю и на них! Эх, хорошо мы тогда помахали кулаками. А вот сейчас за что взяли, никак в толк не возьму! А тебя за что?
Коротко рассказал, что вышел из лесу, весь из себя раненый, а меня, вместо того чтобы как следует лечить, в казематы тюремные упекли. Естественно, что при этом не упомянул ни о тюрьме, ни о побеге. Оглобля о чем-то задумался, а я не торопился продолжать разговор.
Тут щелкнул замок, дверь распахнулась, на пороге стояли двое: тюремщик и незнакомый мне милиционер.
– Микишин, на выход!
Мы сначала поднимались по лестнице наверх, затем шли по коридору, пока не остановились перед одной из дверей. Милиционер постучал, затем открыл дверь и отрапортовал:
– Арестованный Микишин доставлен!
– Давай его сюда, а сам жди за дверью.
– Давай, топай, – буркнул милиционер, а для ускорения ткнул кулаком в спину.
Перешагнув порог, я огляделся. Кирпичные стены с сырыми потеками, окно, забранное частой решеткой и снабженное внешними ставнями, массивный стол на ножках, настольная лампа, чернильница, перьевая ручка и пара папок, лежащих перед хозяином кабинета. Это был крупный мужчина с толстой шеей и массивными кулаками. Кивнув мне головой на табурет, стоящий перед его столом, буркнул:
– Садись.
Мельком отметил, что табурет прикреплен к полу. Сел.
– Имя. Фамилия. Место проживания.
После короткого опроса он спросил меня, каким образом был осуществлен побег.
– Я не знаю. Мы просто ушли.
– Ладно. Это не мое дело. Лучше скажи, чего тебе там не сиделось?
– Это место – сонм неприкаянных, жестокосердных людей. От них у меня вся душа исцарапана и кровоточит. Там царит безнадежная тоска, и душу пронизывает насквозь беспросветность, – с плачущим выражением лица забормотал я. – У меня даже мысли появились о смертоубийстве. Да, грех неизбывный…