18 - стр. 20

– Там, – так же тихо отвечает она, кивая за диван.

– Пусть там и лежат. А ты не знаешь, кстати, куда он мог пойти?

– Наверное, к Алику, – Юля пожимает плечами, – это хорошо, Алик его успокоит. Он всегда его успокаивает.

– Кто такой Алик? – чуть насмешливо спрашиваю я. – Бандит, что ли?

– Нет, не бандит.

Я не верю, но, вообще-то, мне все равно. Неужели этот жуткий бред, наконец, закончился?

– Вот он дурак, – заявляет Иван, – ой дурак!

Водки больше нет, да никто и не хочет пить. Вот накуриться сейчас бы не помешало.

– А где трава? – спрашиваю я Юлю, – ты знаешь?

– Щас, – она встает и принимается перебирать книги, стоящие в серванте. Мне становится интересно, что же читает Боров, и я подхожу к серванту вместе с ней. Все больше боевики, романы Шитова, всякий прочий shit. В одной из книжек внутри лезвием вырезана прямоугольная полость, в ней лежит пакет.

– Давай, – я забираю у нее пакет и торопливо разворачиваю его. Трава сильно пахнет – это хороший признак. Неожиданно, без стука, открывается дверь, и я, перепугавшись, сминаю пакет с остатками травы в руке, а папиросу бросаю на пол. Чувство такое, словно меня застали в ванной за онанизмом.

Баба, та, что постарше, с таинственным видом приближается к нам и прикладывает указательный палец к сморщившимся, как две гусеницы, жирно накрашенным губам.

– Чего это они? – простодушно спрашивает Юля, – чего они дрались?

– Ууу, – тянет баба. Она объясняет, что Боров кого-то обрюхатил или, во всяком случае, собирался это делать.

Мы снова остаемся втроем. Я реанимирую косяк, остальные наблюдают за моими действиями.

Я поднимаюсь и, не говоря ни слова, выхожу на балкон. Летний зной обнимает меня. В пустом небе тает инверсионный след от самолета.

– Идите сюда, – кричу я в комнату, – здесь покурим.

Иван и Юля выходят за мной. Она сосредоточенно тиха. Ее лоб вспотел и оттого кажется словно вымазанным подсолнечным маслом. Солнце вытопило из нее пот и заодно женское обаяние. Мне жаль ее, как ребенка.

– Не бери в голову, – говорю я ей.

– Что? – она делает вид, что не понимает моих слов.

– Эта сука врет, – поясняю я, – у нее мозги от водки сломались.

– Я не знаю, – шепчет она, и мне хочется остаться с ней наедине и шептать ей пустое и ласковое. Меня возбуждают несчастные женщины – они так любят говорить о любви, а я бы многое мог ей рассказать.

Я прикуриваю папиросу, затягиваюсь едким дымом дважды и передаю по часовой стрелке. Иван курит маленькими затяжками – его легкие слишком утомлены никотином.

– Давайте-ка я пущу вам по паровозу, – говорю я. Никто не против. Я беру папиросу горящим концом в рот и выдуваю дым в подставленные трубочкой губы. Со стороны это похоже, как если бы двое решили поцеловать друг друга, но никак не решаются преодолеть последние три сантиметра. Я люблю пускать паровозы женщинам, они так простодушно приближают ко мне свои губки. А Юле я бы с удовольствием пустил настоящий цыганский паровоз, когда-нибудь я расскажу вам, что это такое.