Звук падающих вещей - стр. 3
В прессе и на телеэкранах представители властей перечисляли болезни, которые способен распространять артиодактиль[6] – да, они использовали это слово – артиодактиль, новое для меня, – а в богатых кварталах Боготы появились футболки с надписью «Save the hippos»[7].
Сидя дома долгими дождливыми вечерами или прогуливаясь по улице, я думал о том дне, когда умер Рикардо Лаверде, и сам удивлялся точности воспоминаний. Я был поражен тем, с какой легкостью мне удалось воспроизвести сказанное или услышанное тогда; пережитую и давно забытую боль. Я был изумлен тем, с какой готовностью и самоотверженностью мы предаемся вредным упражнениям с памятью, которые в конце концов не сулят ничего хорошего, а только затрудняют нашу жизнь, подобно мешкам с песком, которые спортсмены привязывают к ногам, тренируясь. Постепенно я понял, не без некоторого удивления, что смерть бегемота завершает один давний эпизод моей жизни; это все равно как вернуться домой, чтобы закрыть дверь, оставшуюся по недосмотру открытой.
Так началась эта история. Никто не знает, зачем вообще нужно что-либо вспоминать, какую выгоду или, наоборот, урон это может нам принести, и способны ли наши воспоминания хоть как-то изменить пережитое, но потребность хорошенько вспомнить Рикардо Лаверде стала для меня навязчивой. Я где-то читал, что мужчина должен рассказать историю своей жизни в сорок лет, и этот неумолимый срок как раз наступает: в момент, когда я пишу эти строки, всего несколько недель отделяют меня от этого зловещего юбилея. История его жизни. Нет, я расскажу вам историю не всей жизни, а только о нескольких днях из очень давнего прошлого, и сделаю это к тому же с полным осознанием того, что эта история, как предупреждают в детских сказках, уже случалась раньше и повторится вновь.
А уж то, что именно мне довелось рассказать ее, можно считать случайностью.
В день своей смерти, в самом начале 1996 года, Рикардо Лаверде прогуливался с утра по узким тротуарам Канделарии в центре Боготы, мимо старых домов с крышами, крытыми обожженной глиняной черепицей, и мраморными табличками на стенах, непонятно кому напоминающими о забытых исторических событиях, и около часа пополудни зашел в бильярдную на 14-й улице с намерением сыграть партию-другую с завсегдатаями. Он не выглядел взвинченным или встревоженным: играл тем же кием и на том же столе, что и обычно, – у дальней стены, под телевизором, звук которого был всегда отключен. Он сыграл три партии; не помню, сколько выиграл, а сколько проиграл, потому что в тот день я играл не с ним, а за соседним столом. Но я хорошо помню момент, когда Лаверде заплатил по ставкам, попрощался с другими игроками и направился к двери.