Звезды царской эстрады - стр. 27
После всего этого понятен мой трепет шестнадцатилетнего провинциального юноши. Но первое же впечатление рассеяло все мои страхи. Баттистини был обворожительно прост со мною. Царственная простота, обезоруживающая и покоряющая. Но что-то величественное было в его манерах. Много лет спустя, вспомнив эту встречу, уже после того, как я попал в Петербург и сам увидел большой свет, я понял простоту обхождения Баттистини.
…С пленительной улыбкой, расправив фалды чудеснейшей визитки – я такой никогда до этого не видел, – Баттистини подсел к роялю, взял ноту и обратился ко мне по-французски:
– Повторите!..
Я, успевший наслушаться Баттистини в целом ряде опер, взял эту ноту в его же собственном стиле и духе.
Сняв с клавишей свои длинные тонкие пальцы, полубог посмотрел на меня с изумлением.
– Молодой человек, да у вас редкий подражательный талант! Мой голос вы передаете с неописуемой точностью!
И, обратившись к моему покровителю, Баттистини продолжал: – Ему необходимо ехать в Италию и прямо поступить к знаменитому Котони. Если он будет даже вторым Котони, он сделает себе мировое имя. Пошлите его в Италию, не теряя времени! Волшебник Котони обработает его голос…
В Италию я так и не попал… Повседневная действительность так и обступала со всех сторон, что-то беря, что-то давая взамен. Где уж тут думать было об Италии! Да и здесь, в Одессе, моя артистическая карьера не по дням, а по часам росла. Юный, скромный певчий училищной церкви, я был привлекаем ко всем любительским оперным начинаниям. Ни один любительский концерт не обходился без моего участия. Рано я научился пить водку. Это было неизбежно для церковных певчих. Пьянство культивировалось в этой среде великовозрастными басами. В каждом хоре басы были, так сказать, гвардией, исповедниками хорошего тона и носителями лучших традиций. У нас особенно отличался бас Татаринов. Голос у него был потрясающий; его даже взяли в Петербург, в Мариинский театр, где он мог бы прогреметь наряду с лучшими басами императорской сцены. Увы, бедный Татаринов и нескольких дней не продержался в Мариинском театре. Дважды, мертвецки пьяного, сволокли его в участок. Прощай, столичная карьера! И он вернулся назад в Одессу. Вечно без денег, всегда плохо одетый, он выпрашивал копейки у нас, малышей, чтобы опохмелиться после жестокого запоя… Большой певец погиб в этом несчастном алкоголике.
Глава II
БРОДЯЧИЙ ФОНОГРАФ. Я САМ СЕБЯ СЛУШАЮ И ПОЛУЧАЮ ТРИ РУБЛЯ. СПАСИТЕЛЬНЫЙ КОНЬЯК. ПРИКЛЮЧЕНИЯ НА ЛЕДОКОЛЕ. Я ПОКИДАЮ ОДЕССУ В ПОГОНЕ ЗА КАРЬЕРОЙ И СЧАСТЬЕМ
…Теперь, когда лучшие европейские «дома» предлагают мне выгодные контракты, чтобы я напевал им десятки пластинок, по всему свету разносящих и мой голос, и мою песню, – теперь я с особенной, чуть-чуть иронической нежностью вызываю из прошлого такую картину. Детский сад. Жарко и пыльно. Какой-то грек Какой-то столик На нем какой-то аппарат. Валик, игла. Потные люди напряженно вслушиваются. Тонкая гуттаперчевая кишка тянется к уху каждого слушателя. Это – фонограф, наивный и несуразный прототип нынешнею граммофона, этого упругого, со светлым металлическим телом щеголя и красавца. Грек знал меня. В свои шестнадцать лет я был популярен в Одессе. Змеем-искусителем предлагает он мне: