Звени, монета, звени - стр. 14

Смотреть.

Шорох в темноте. Неясная тень вдоль стены. На алтаре – ворон. Блестит оперением и недобрым, разбойным глазом.

– Дур-ррак!

Скок, скок. На кривых лапках с хищно загнутыми, черными когтями. Скок, скок.

– Пр-рроснись, дур-ррак!

Человек в мантии медленно встает. Так медленно и так неудержимо. Как лавина в горах. Как волна цунами. Как…

– Смер-ррть! Пр-рроснись!

Скок, скок. Растопырив крылья, словно пытаясь закрыть его, заслонить собой.

Лицо. Не различить лицо. Капюшон надвинут так низко. Рука с перстнем поднимается. Вот уже виден твердый, волевой подбородок…

– Дур-ррак!!!

Отчаянно, с надрывом. Черные крылья машут, пламя факела колеблется и гаснет. Он проваливается в темноту, и отовсюду гремит:

– Дур-ррак!!!Пр-рроснись, дур-ррак!!!

Солнечный свет очень яркий. Слишком яркий. Несмотря на тяжелые шелковые портьеры. Над высоким – почти в рост – серебряным полированным зеркалом на стене замер солнечный зайчик. Вот он смещается чуть вниз, блеснув, на мгновение ослепив.

Я рывком поднимаю тело с постели, сдергиваю и бросаю на пол пропитанную потом ночную рубашку, нагой подхожу к зеркалу.

– Дур-ррак! – торжествующе говорит мне отражение голосом черного ворона. – Пр-рроснулся, дур-ррак?! А что дальше?

Загорелое, мускулистое тело без малейших подозрений на жирок. С первого взгляда и не поймешь, сколько ему лет. Тридцать? Сорок? Пятьдесят? Будь в комнате еще посторонний наблюдатель – глупый солнечный зайчик не в счет, – он бы наверняка по достоинству оценил длинные, сильные ноги, узкую талию, разворот плеч, руки, точно позаимствованные у лучших статуй в замковом парке, гордо посаженную голову, тщательно подстриженные волосы, в которых серебряные пряди, кажется, блестят лишь с разрешения владельца, делая его еще внушительнее.

Это если смотреть со спины. Со спины, понимаете? Понимаешь, солнечный зайчик? Хотя тебе, должно быть, всё равно. Ты, беззаботный малыш, сын светила, видящего всех и всё за миллионы лет, наверное, тоже повидал немало. Что для тебя блеск и слава, жизнь и смерть, красота и уродство?! Прах, пыль, подхваченная легким ветерком. Только что лежащая здесь, а миг спустя – закруженная, заверченная, развеянная. И – ничего. Так что смотри, зайчик, смотри. Тебе – можно.

Да, и сейчас понятно, что лицо когда-то составляло с этим красивым, пышущим силой и здоровьем телом одно целое. Как ни старалась сила, изуродовавшая его, ей не удалось изменить величественных очертаний, столь любимых придворными скульпторами прошлых веков.

Эй, мастера древности! Великие искусники, дети легенд, вытесывавшие из мрамора красавиц, в которых влюблялись могучие короли и сходили с ума от неразделенного чувства! Вы, отдавшие бы многое за одну возможность воплотить в дереве, камне, металле эти черты. Многие ли из вас не отвели бы взгляда от того, что от них сейчас осталось? Разве что ты, ваятель Памиш, великий гений из забытой Четырьмя деревушки на границе Предела, баловень судьбы и любимец земных владык, вскрывший себе вены, не сумев воплотить видения, встреченного на зыбких, непостижимых путях, куда уводят слабых клубы Серого Дыма? Ты, которого завистники называли демоном, почитатели – богом, а все прочие – слепым? О да, ты протянул бы свою руку, и чуткие, тонкие пальцы твои, творившие невозможное, прикоснулись бы к ним. Но ответь, Памиш-ваятель, и ответь честно, потому что ушедшему за Последнюю Черту нет смысла лгать: неужели бы они не дрогнули? Нет, что ты, не от ужаса. Тебя ли испугать расплющенным носом, изорванными в клочья губами, переломанными и криво сросшимися челюстными костями, тем, что осталось от кожи, после того, как ее словно разъела жгучая кислота?