Зубр - стр. 70
Как бы далеко в прошлое я ни уезжал на этом трамвае, он все равно привозил меня сюда, в эту зиму. Никак я не смог спрыгнуть на ходу и остаться там, в парке.
Лейтенант покосился на меня и сказал громко:
– Ничего, Рихард, я проснусь, и окажется, что я лежу у Пранборта на диване.
Ефрейтор смотрел на него со страхом.
– А я? – тупо спросил он.
– А ты тоже пьяный, как свинья, валяешься в коридоре.
Он говорил это уверенно и серьезно, обращаясь больше ко мне. Ефрейтор пытался улыбаться, но в его выпученных глазах белел страх. Он ничего не понимал. Вдруг я заметил у лейтенанта странную маленькую улыбку, словно он догадался, о чем я думаю, подслушал. Это была уличающая улыбка, тайный знак соумышленника.
Я стиснул винтовку.
– Ах ты, подлец, – сказал я, – не надейся, ничего у тебя не получится!
– О чем речь? – спросил Максимов.
Я перевел ему. Тогда Максимов пристально стал разглядывать лейтенанта.
– Ловко придумал, гаденыш.
Маленькое лицо лейтенанта напряглось.
– Что он сказал, пожалуйста, я хочу знать, – обеспокоенно спросил он.
– Хитрите, вот что он сказал. – Я видел, как ефрейтор насторожился.
– А вы сами… разве это не сон… вы ведь тоже… – горячо начал лейтенант, но Максимов поднялся.
– Кончай разговор!
Выходя из трамвая, лейтенант потрогал свою белую щеку и, видимо, не почувствовав, успокоился.
Посреди улицы чернела большая воронка. Пришлось карабкаться по заснеженному завалу из кирпича и балок рухнувшей стены дома. А дом стоял как в разрезе. И перед нами были комната, стол, накрытый клеенкой, на столе блестела селедочница, а на стене висел портрет Ворошилова, грудь его была увешана орденами. Открытая дверь вела прямо в небо.
– Видишь! – обрадованно сказал лейтенант ефрейтору. – Видишь! – Он вытянулся, замахал руками, словно собираясь взлететь. – Видишь, видишь, что я говорил! – кричал он.
– Заткнись… ты! – сказал Максимов и стал снимать винтовку.
Лейтенант схватил меня за рукав так, что я пошатнулся, и заговорил быстро-быстро, заглядывая в лицо:
– Так не бывает. А может, вообще вся эта война приснилась. Мне часто снилась война в детстве. Aber andere Krieg[3]. Может, я проснусь и пойду в школу…
У него были совсем прозрачные, голубенькие глаза. «Господи, ему, наверное, тоже лет двадцать, – подумал я, – или двадцать пять. Наверное, только что из дому…»
На перекрестке среди развалин работали несколько женщин и подростков. Женщины были в ватных брюках, а мальчишки закутаны в платки. Они вытаскивали из-под развалин станок. Каким-то образом они подсунули полозья и теперь пытались сдвинуть станок. Седая, совсем прозрачная женщина тихо кричала: «А ну, взяли еще раз, еще разик!» – и голос ее был прозрачный. Все толкали станок, но ничего у них не получалось. Они мгновенно уставали и отдыхали, привалясь к станку, а женщина продолжала тихо кричать: «Еще разик!»