Золушка на свалке - стр. 4
– Зачем ты извиняешься перед такой, как я? – Рэй уставилась на него с искренним недоумением. – Даже в нашей стране, где все якобы равны, никто бы не стал меня искать, даже если бы ты избил меня, а потом убил. Бродяжек и проституток никогда не пересчитывают… Как и сбежавших из дома подростков, – она криво и зло усмехнулась, почти оскалившись, словно дикий зверёныш, загнанный в угол детьми-садистами.
Аарон не ответил, просто повернулся и направился к дому.
– Можешь оставаться здесь столько, сколько захочешь, мне всё равно, – бросил он, не оборачиваясь, закрывая за собой дверь и проверяя сигнализацию.
Он радовался, что сдержал своё нездоровое чувство юмора, которое подсказывало ему ответить что-то вроде: "Знаешь, я и с собаками иногда разговариваю, даже с плюшевыми. И тоже перед ними извиняюсь, особенно, когда напьюсь".
Мужчина неожиданно осознал, что ему хотелось сказать не "Мне всё равно", а просто "Оставайся".
Глава 2
Новый владелец дома, который воспринимался ею как временная остановка на пороге вечности, выглядел не просто как символ её прошлого, которое никак не удавалось забыть, но и вызывал доверие, располагал к себе. А ведь она поклялась самой себе, что больше этой "валютой" не расплатится.
Ей не хотелось вспоминать прошлое, от которого она уже несколько лет пыталась сбежать, но при виде такого привлекательного, усталого от пережитых несчастий и почти сломленного человека врата разума отворялись и выпускали кошмары из подсознания.
Образы двух подруг, которые оказались чудовищами. Жуткую криминальную драму и скандал на весь тихий городок, где они все проживали.
Криво усмехнувшись и едва не подавившись горячим чаем, Рэй в полной мере осознала фразу: "От себя не сбежишь".
Девушка пыталась осознать, что ей только что не просто вынесли поесть – подобное и раньше случалось – а посмотрели на неё как на человека, а не на как на отребье или, в худшем случае, какую-нибудь мерзкую змею, выползшую прямо на асфальт.
Уже давно она не ощущала ничего более яркого. Словно оковы, в которые она заковала сама себя, начали ржаветь и трескаться. А унылое, серое, голодное и холодное существование, которое состояло только из попыток выжить, сохранить хотя бы какие-то крохи достоинства – например, она никогда не протягивала руку за милостыней, даже когда ей казалось, что на этот раз она действительно умрёт от голода – вдруг перестало напоминать постепенное погружение в вязкое равнодушие. Медленное и добровольное утопление в тихом пруду.
Сейчас же она ощущала любопытство и ещё какое-то странное тепло, и не только в кончиках пальцев, которые она действительно обожгла о слишком горячий чай в тонком пластиковом стаканчике, сжимая его руками в шерстяных перчатках без пальцев.