Зодчие, конунги, понтифики в средневековой Европе - стр. 17

. Думается, что редактор тут допустил ошибку, не уловив содержавшегося во фразе оттенка, смыслового ударения, приняв его за банальную тавтологию. Слово «civitas» с самого начала обозначало город в качестве не совокупности построек, а сообщества граждан. Трансформация римской гражданской общины в общину церковную здесь мало что изменило по сути: на рубеже Античности и Средневековья «civitas» по-прежнему относится не к материальным объектам, а к социальной организации – только теперь к христианам, объединенным в церковную общину во главе с епископом. Для Италии с ее высоким уровнем урбанизации и давними христианскими традициями превращение понятий «город» и «епископство» в синонимы более чем естественно. Когда Ш. Дюканж объясняет «civitas» как «urbs episcopalis» («город – центр епископства»)[74], он фиксирует именно такие реалии.

Прибыв в Константинополь, папа римский оказывается в чужой «urbs episcopalis», где главным лицом является патриарх Кир. И именно в этом, думается, корень проблемы с папским камелавкием. Папа носит его не вообще во всякой civitas, а в «своей» civitas – т. е. в своем епископстве. Как быть с камелавкием не просто в чужом диоцезе, но даже в чужом патриархате? Суть проблемы можно понять, зная некоторые общие правила обращения с политической символикой в Античности и Средневековье. Знаки почетных полномочий дозволено демонстрировать, как правило, в тех территориальных пределах, на которые распространяются данные полномочия. Так, архиепископ носит паллий только в границах своего архиепископства, и один лишь папа имеет право носить паллий повсюду, что является символическим выражением универсальности его власти как главы всей церкви[75].

Для римского хрониста камелавкий, очевидно, примерно такой же символ пастырской власти, как и паллий. Радостного удивления и фиксации в официальной хронике заслуживало то обстоятельство, что папе позволили предстать с этим символом в самом центре митрополии его коллеги-соперника, патриарха Константинопольского. Символическая ценность камелавкия на голове папы особенно возрастала в условиях, когда трулльские постановления создавали угрозу нивелирования особенностей Римской церкви и подгонки ее под константинопольские обычаи. Если бы папа выступал без уже привычного ему камелавкия, это означало бы принципиальный отказ от выполнения пастырских функций в сфере влияния константинопольской кафедры. Но Константин отказываться от них, надо полагать, не собирался. Более того, шествие папы в камелавкии по Константинополю можно было бы, вероятно, при желании рассматривать как выражение не только равенства патриарху, но, возможно, и превосходства над ним, как свидетельство подчиненности местной церкви апостольскому престолу. Именно «при желании», поскольку вряд ли уже существовали правила ношения церковными иерархами их головных уборов в своих и чужих диоцезах, столь же жесткие, какие в конце концов сложатся в отношении паллиев. Смысл символического действия обычно не предопределен заранее, а складывается только в ходе борьбы за ту или иную его интерпретацию. Если в Риме весть о хождении папы по Константинополю в камелавкии могла, допустим, восприниматься как доказательство нерушимости обычаев Римской церкви, а то и права римского понтифика осуществлять апостолическое служение по всему Востоку, то в самом Константинополе в той же самой ситуации вполне могли усмотреть не более чем проявление вежливости по отношению к высокому и редкому гостю.