Змей и Цветок - стр. 22
Воины поставили чужака на колени перед императором.
– Маленький Змей, – обратился Монтесума к пленнику, – Ты говоришь на нашем языке?
– Плохо, – с сильным акцентом ответил теуль.
– Тем не менее, ты понимаешь мои слова.
Резкий голос императора в тишине тронного зала эхом наполнял собой всё пространство, отражался от стен и растворялся в воздухе.
– Скажи мне, теуль, зачем твои собратья пришли в мои владения? Зачем убивают мой народ?
– Мы не хотим войны, – монотонно отвечал пленник.
– А чего же вы хотите?
– Свободы.
– Вы свободны убраться туда, откуда пришли, – хмыкнул тлатоани.
По залу прокатился неуверенный гогот. Император поднял перст, заставляя своих подданных умолкнуть, и снова обратился к пленнику:
– Какому Богу ты служишь, Маленький Змей?
– Верую в Господа Бога, Отца Всемогущего, Творца неба и земли.
Монтесума приподнял брови и, с подозрением глядя на чужеземца, поделился догадкой:
– Полагаю, так в ваших землях вы зовёте великого Бога Кетцалькоатля. Как называется твоё государство?
– Кастилия, – хриплый голос дрогнул при упоминании родных земель.
– Твои собратья, что прибыли с тобой, все из твоего племени? – продолжал допрос тлатоани, – Тоже кастильтеки?
– Да… Тоже.
Пленник честно отвечал на вопросы императора, но никогда не добавлял обращение «господин» и в глазах его не было смирения.
– Ну, что ж, Маленький Змей, присоединяйся к нашему празднеству. Ты увидишь как велик наш народ. И никто не посмеет сказать, что Монтесума Шокойоцин был непочтителен с сыном Кетцалькоатля.
Испанца отвели на место, предназначенное исключительно для него, и многочисленная охрана безмолвной тенью нависла над его головой.
Народ тут же оживился, гости принялись шептаться, обсуждать пленника, смаковать, и снисходительно посмеиваться. Вельможи пировали, весело обсуждая, как прекрасно бы смотрелся бледнолицый на вершине теокалли со вскрытой грудной клеткой, а благородные женщины хихикали, щебеча о внешних данных иноземного мужчины. Позже, прервав всеобщее веселье, на середину зала вышел Айокан и продекламировал своё стихотворение:
Все говорят, я угрюмый, Чиуатеотль,
Угрюмый, и всё же влюблённый.
Я, словно чили зелёный, Чиуатеотль,
Жгучей тоской наделённый.
О горе мне, Чиуатеотль!
В твой прошлый и новый день.
Мной восхищались, Чиуатеотль,
А сегодня я и не тень.
Все говорят, мне не больно, Чиуатеотль,
Ведь слёзы мои не видны.
Есть мёртвые, что не буянят, Чиуатеотль,
Но муки их так сильны.
О горе мне, Чиуатеотль!
Чиуатеотль небес голубых.
И пусть это стоит мне жизни,
Чиуатеотль, я не перестану любить17 .
Барабан сопровождал декламацию, то звуча тихо и размеренно, то ускоряясь мелкой дробью, подчёркивая волнение подобно биению сердца. Айокан придавал голосу трагичности, надрывно стеная о судьбе Чиуатеотль, хватаясь за голову и намеренно делая драматические паузы. Выступление поэта завораживало, очаровывало публику и, разумеется, оставило у совершенно неискушённой в поэзии Майоаксочитль неизгладимые впечатления. В то же время солидарная с ней публика взорвалась одобрительными овациями.